Если бы мне кто-нибудь лет пять назад сказал, что Ксения Собчак напишет хорошую книгу, я бы расхохотался. А если бы этот кто-нибудь добавил, что со временем Ксения Собчак будет казаться мне лучом света в российском обществе, я бы расплакался.
Но такого провидца тогда не нашлось, так что смеяться и плакать уже поздно. Нынешняя Россия пришла в такое состояние, что Собчак на ее фоне еще очень и очень. По крайней мере раздражает идиотов, оказавшихся в серьезном большинстве. Только что вышедшая «Энциклопедия лоха» в эпатажном оформлении безбашенного Андрея Бартенева, при всех ее перегибах и крайностях, кажется мне серьезной пощечиной общественному вкусу – и замечательным диагнозом стране. А человек, написавший ее, выглядит зачастую не гротескной, а трагической фигурой, поскольку отлично понимает все, что происходит. И с ней, и вокруг.

Россия – страна генетического отребья

– Ксения, давайте сразу определимся с терминами. Как я понял из книжки, лох для вас – это человек, больше всего озабоченный самопрезентацией и давлением на окружающих. Он страшно хочет над всеми доминировать любой ценой.

– Правильно. Там целая система определений, но все они укладываются в ваше: человек, для которого самопрезентация превыше всего.

– И все это, как правило, негодными средствами.

– Необязательно. Средства зачастую самые серьезные. В принципе это явление интернациональное, но Россия – идеальный полигон для наблюдения за лохожителями. Им здесь исключительное раздолье. Так получилось в результате целого ряда социальных экспериментов, последний из которых – дождь нефтедолларов – поныне не закончился, несмотря на кризис.

– Но почему именно Россия? Я это себе объясняю тем, что людям особо нечем заняться, нет общих ценностей – а потому они заняты самоутверждением за счет соседа.

– Я бы не сбрасывала со счетов 1917 год. А потом 1937-й. Два подряд уничтожения элиты, плюс война, плюс регулярные послевоенные проработочные кампании – а травить у нас очень умеют – привели к тому, что Россия стала страной генетического отребья.

– Но человек, делающий такие заявления, может выжить, только если причисляет к этому и себя…

– А как же! Я не просто одна из лохов, я – лошиная матка, в чем признаюсь на первой же странице. Символ всероссийского лоховства с проектом «Дом-2».

– Я всегда говорил, что для авторов этого проекта в преисподней уже строят Ад-2.

– Остроумно.

– Но тогда что вас заставляет это делать?

– К так называемому образованному слою у нас принадлежит один процент населения. Остальные адекватно представлены на телевидении только «Домом-2». Это наша страна, и другой у нас нет. Их можно не показывать, как призывали не показывать «Школу» Гай Германики. Но они от этого не исчезнут. А в «Доме-2» они учатся по крайней мере чувствовать и об этих чувствах хотя бы коряво говорить.
Они выходят оттуда далеко не такими лошистыми. Там жесткая система отбора, а это всегда облагораживает. Потом, там идет интенсивная игра в любовь (иногда, кстати, даже не игра). А любовь – самый важный отводной канал для лошиной агрессивной энергии. Пусть лучше они пары выстраивают и взаимности добиваются, чем друг друга убивают. Влюбленный лох – вершина эволюции вида.

На хрен мне ваши перья!

– Мне иногда кажется, что вы выполняете спецзадание Путина. На вас отвлекается вся негативная энергия страны.

– Мне казалось, что это возложено на нас с Михаилом Зурабовым. С тех пор как он отбыл послом на Украину, я несу этот крест одна.

– Теперь понятно, кто сменит Зурабова на Украине.

– Не исключаю. Но если я действительно призвана отвлекать на себя народный гнев – что же, это не худшая миссия. Я питаюсь негативной энергией. Если честно, когда меня хвалят – мне в этом всегда мерещится либо жесткая ирония, либо скрытая подстава.

– Не может быть, чтобы всеобщая ругня доставляла вам наслаждение.

– Я просто символ всего, что ненавистно среднестатистическому обывателю. И причем я не просто это воплощаю – вот, пришла гламурная блондинка. Я умею это защитить, аргументировать, а этого обыватель совершенно уже не переносит.

– Среди вещей, которые вы олицетворяете, хватает и пошлости.

– Ничуть не бывало. Что такое пошлость? Это примитив, обыденность. Пошлость – это тот самый обыватель, который меня ненавидит. А я олицетворяю свободу вкуса и выбора.

– Но гламур-то какое отношение имеет к вкусу?

– Нет, я как раз не гламур. Гламур, наоборот, хочет всем нравиться. Это лоск, комильфо, дресс-код – я же ломаю все условности и чаще всего не могу остановиться. Иногда меня просто несет, сама себя потом спрашиваю: какого черта из-за одного эфира портить отношения с таким количеством народа? Но это, знаете, как та ворона из анекдота: ей запретили материться и пригрозили, что вырвут все перья. Она три дня сидит и молчит, нахохлившись, а потом принимается яростно себя ощипывать с хриплым карканьем: «На хрен мне ваши перья!» В общем, я мало что общего имею с уродливым словосочетанием «светская львица».

– Но в светских кругах тем не менее вращаетесь.

– Ну да, потому что я девушка меркантильная, и прокатиться на чужой яхте в компании чужих красивых людей мне приятней, чем на тяжким трудом заработанной собственной в компании своих, но плешивых.

– Вы согласны с Фицджеральдом, что «богатые – не совсем такие люди, как мы»?

– Согласна, но даже сам Фицджеральд не дал ответа – с какого момента начинаются эти изменения. Тут самое главное – не промахнуться: вдруг ты с ним, как со сверхчеловеком, а он все еще человек? Но вообще, честно вам скажу, за бизнес-элиту мне обидно. Это в самом деле непростые люди, и зарабатывание денег – весьма специальный талант. Точнее всех об этом у Пелевина в «Пространстве Фридмана», где про баблонавтов: чувство денег – особое, шестое, вроде музыкального слуха.

– Да ладно, вам ли не знать, как делались эти состояния…

– Однако мы с вами почему-то их не сделали, верно? А если у них сейчас все отнять и выбросить на улицу – они поднимутся, пусть не так, как в девяностых. И через некоторое время опять притянут деньги.

– Есть у вас фавориты в среде отечественного бизнеса?

– Самый умный из тех, кого знаю – а знаю я, поверьте, многих, – однозначно Михаил Фридман.

– Но и самый закрытый.

– Я бывала с ним в разных ситуациях, видела, скажем, как на экскурсии по Ватикану он подсказывал экскурсоводу… В смысле широты интересов и эрудиции – он первый. А ближе всех мне по духу Михаил Прохоров. Он тоже очень не похож на свой публичный образ. Что там происходит внутри – не знает никто, а ляпнуть он может такое! – просто чтобы удивить тех же лохов или, допустим, снобов… Сноб, честно вам скажу, у меня после лоха на втором месте в смысле личного неприятия. Мне долго казалось, что и вы той же породы. Сидят такие жрецы, бе-зумно довольные собой, скажешь при них «звОнит» или не процитируешь Бродского – и всё, ты не человек.

– Глупости. Такие меня еще больше ненавидят, чем лохи.

– Ну вот, а Прохоров умеет их ставить на место. Вот он спонсирует потрясающий спектакль Миронова и Хаматовой по Шукшину. С ним заговаривает театралка – вся такая с придыханием – и ждет, что он ей тоже ответит с придыханием: «Ну как?» А он: да фигня, и ноги у Чулпан не того, у моих телок в Лужках гораздо лучше…

Это ответ нормальный. Потому что на самом деле он человек понимающий и ему не обязательно публично придыхать. Как раз поддельные знания и заготовленные ответы очень видны: я и в книге задаюсь вопросом: что объединяет Кадырова и Аршавина? Они больше всего боятся, что их спросят о духовном. И у них список заготовлен: для спрашивающих попроще – стандартный набор. Поэт – Пушкин, фрукт – яблоко. Для посложней – соответственно Достоевский, даже, может быть, Пруст.

– Какие у вас ощущения от Рамзана Кадырова?

– При первой встрече – почти шок: на нем такая американская шапочка была, не хватало только надписи «11 сентября»… Когда мы с Ксенией Соколовой приехали его интервьюировать, он вел себя как классический большой ребенок: катал на «Хаммере», весь такой он у него с красной кожей внутри, играет Катя Лель… Лошадей показывал, потом – вах, слушай, сейчас в яблочко попаду, вах, попал… Короче, приехали девушки, девушек надо выгуливать. Но я отлично понимаю, что от этого добрячка-боровичка один шаг до зверя, и в Грозном, между прочим, страшно. Настолько, что Соколова, не будучи моей близкой подругой, ночью босиком и в пижаме пришла в мою спальню: «Одна не могу». Так вместе и спали.

– Но вы отдаете себе отчет в том, что он – опасный человек?

– Он ОЧЕНЬ опасный.

– И не боитесь об этом сказать? Даже упоминаете его в «Энциклопедии...»?

– Я надеюсь, он, как духовный человек, читает только Герберта Уэллса и на меня не обратит внимания.

Закончится колбаса – бегите

– Не хотите – не отвечайте, но как вы относитесь к феномену Путина? Был рядовой сотрудник мэрии, стал нацлидером…

– Отвечу абсолютно честно: для меня нет правила насчет Платона, который друг, и истины, которая дороже. Для меня человек на первом месте. Путин был практически единственным, кто защитил моего отца, когда его травили. Это исключает для меня возможность любых нелицеприятных отзывов.

– Но видите вы в стране некий протестный потенциал?

– Не некий, а огромный, потому что в стране заключен пакт: свобода в обмен на колбасу. Получили колбасу – отдали свободу. По Андропову. Этот пакт закончится ровно в тот момент, когда закончится колбаса. И потому, когда с ней начнутся перебои, надо будет очень быстро бежать в сторону первой же шенгенской страны.

– А она может закончиться?

– Запросто. Это все связано с нефтью, и народ в курсе: посмотрите, какое количество народа осведомлено о ценах на нефть. Например, мой администратор – 56-летняя женщина, предельно далекая от какого бы то ни было бизнеса.

– И что делать власти в этой ситуации?

– А непонятно, потому я и не хочу быть вхожа во власть (я туда совсем не вхожа, кстати). Приходится давить на корню любые проявления оппозиционности – а это чревато; если не давить – тоже чревато. Очевидно только, что первая же экономическая яма порушит весь этот общественный договор.

– Вы не допускаете возрождения СССР?

– Скорее боюсь, как бы распад не пошел дальше. Почти уверена, что Кавказ мы потеряем еще при нашей жизни.

– Кстати, кто вы официально по диплому?

– Специалист по международным отношениям, диплом – «Сравнительный анализ институтов президентства во Франции и России».

– Не было случая, что Путин давал вам понять: Ксения, этого не делай, не нужно?

– Ну, если бы он давал мне понять – я бы, наверное, знала.

– А господдержку вы за собой чувствуете?

– Была бы господдержка – кто бы посмел меня ругать? Но повторяю, меня это давно подпитывает, я даже в зависимость от этого впадаю. Не говоря уж о том, что стихи Орлуши «Подарили мне на день рождения надувную Ксению Собчак» вообще кажутся мне гениальными. Я записала их в своем чтении – специально сняла театр и на пустой сцене, одна, в дорогом вечернем платье прочла.

– Дорогое платье – пусть, но зачем вы разрешили Бартеневу иллюстрировать «Энциклопедию лоха» вашими голыми фотографиями?

– Продается лучше. Говорю же, я девушка меркантильная. А заработков, кроме телепрограммы и журналистики, у меня нет.

Старости не представляю

– Как вы себе представляете свою старость?

– Больной вопрос. Не представляю. Я не собираюсь менять свой образ жизни в ближайшее время. Не выношу семейные ценности. Не люблю детей. За все это придется как-то расплачиваться.

– Ну, в этом признаваться не обязательно. Негативная энергия может зашкалить.

– Но это же честно! Если бы я говорила, что не люблю, а потом бы где-то втайне их отлавливала и наглаживала – другое дело. Но если правда? Я не умею врать, в том смысле, что получается некрасиво. Стоит начать юлить, выдумывать – так все непрезентабельно! Зато когда я честно признаюсь в чем-нибудь ужасном – или прекрасном, – сразу глаза горят!

– Давно хочу вас спросить: вы же знаете Дарью Жукову?

– Она была моей близкой подругой еще во времена серьезных отношений с Маратом Сафиным.

– Что, по-вашему, заставило Абрамовича развестись с женой, порушить семью и выбрать Дашу?

– Сразу хочу сказать – этим шагом Абрамовича я восхищаюсь. В нашей элите полно людей, сидящих на двух-трех-четырех стульях. Он сделал честный выбор, рискованный для репутации – он ведь живет и ведет бизнес в Англии, стране консервативных ценностей… Но – решил. А почему – что ж, деньги делать ведь довольно скучное занятие. Нужен человек, который поведет тебя дальше, человек, к которому ты придешь домой из офиса – и он поведет тебя в гости к международной богеме. Даша с этой богемой отлично знакома. У нее чрезвычайно быстрый ум, природный, «от живота». А Абрамович, насколько я его знаю, любит расширять границы – ему скучно делать одно и то же, нужны новые люди, новый круг… Она ему дала существенный толчок.

– То есть и тут наличествует с его стороны некая прагматика?

– Да почему же? В таких людей, как Даша, легко влюбиться. Но она совсем западная – долго жила там, смотрит на мир через другие линзы. Если у меня все-таки будут дети и в стране не кончится колбаса – я их не пошлю учиться за границу, потому что они приедут другими. Может быть, добрыми. Может быть, улыбчивыми. Но здесь не будут понимать ничего.

– К вопросу о детях: кто чаще вырастает у элиты – мажоры или, напротив, славные альтруисты, не знавшие борьбы за существование?

– Раз на раз не приходится, но, в общем, это скорее испытание, чем бонус. Постоянная близость значительной личности редко бывает комфортна. Дети постоянно пытаются доказать, что они и сами по себе нечто значат. Получаются такие, как я. Но мой вариант еще ничего, а вот когда наркотики…

– Что у вас за скандал с «Русским пионером»?

– Да не с «Русским пионером», там у меня все в порядке, пишу колонки с большим удовольствием. Я журналистику люблю не для денег, а для радости. И вот в Петербурге мы решили почитать по ролям «Околоноля» Натана Дубовицкого, то есть предположительно Владислава Суркова.

– Вам так нравится роман?

– А что, бойко написано. Местами почти Пелевин.

– Вот именно.

– И вот планируются эти чтения, и Андрей Иванович Колесников, главред «Пионера», приглашает в Михайловский театр Валентину Матвиенко, Владислава Суркова и других первых лиц, участвующих в форуме, – короче, серьезное мероприятие. И тут буквально за день до него глубокой ночью звонит мне Андрей Иванович – я в недоумении: для какой интимной цели? А он мне и говорит недобрым голосом: Ксения, что ты такого в «Энциклопедии лоха» написала про Кехмана? Кехман – гендиректор Михайловского театра, и он, значит, поставил Колесникову условие: или Ксения, или чтения. У меня там в «Энциклопедии...» есть главка «Лох публичный». И там пересказан эпизод: Кехману показалось мало быть гендиректором, и он решил в балете «Чиполлино» выйти на сцену в качестве принца Лимона, сделать несколько па. Этот ролик есть в youtube, посмотрите. И он, представляете, обиделся! А Колесников меня не сдал, сказал: «С шантажистами не торгуемся» – и отменил мероприятие. Оно теперь будет в Москве.

Исчерпаемая любовь

– Интересно, а про свою первую любовь вы можете рассказать?

– Запросто. Довольно традиционная, но бурная история. Девяностые годы, я – дочка мэра, а он – крутой. Родители ужасно против, это дополнительно подогревало. Такая страсть была, что ой-ёй-ёй. Потом я переехала в Москву.

– А его убили.

– Нет, слава Богу. В прошлом году чего-то вдруг решила тряхнуть стариной, виделись. В Петербурге. И та самая моя мама, которая была так против этих отношений, теперь прекрасно к нему относится, он бабушку на дачу возит… Понимаете, в чем штука. Вот так не будет уже. Любовь исчерпаема. Человеку определенное количество любви отпущено, и либо он все израсходует за один раз, либо растянет на несколько, либо намного по чуть-чуть… Но это единственная эмоция, которая предельна. Злость, скажем, бесконечна, и страх, и даже радость, и даже любопытство. Но боюсь, на еще одну очень сильную любовь меня сейчас попросту может не хватить. Даже избегаю этого подсознательно.

– Как же обходитесь?

– Нелюбовь подпитывает.

Евгений Некрасов Интервью с Виктором Пелевиным

Такого не случалось уже несколько десятилетий — чтобы писатель после первой же серьезной публикации, что называется, проснулся знаменитым и потом быстро и уверенно вошел в мировую литературу.

«Что это — новый Борхес?» — вопрошал автор предисловия к первому сборнику Пелевина «Синий Фонарь».

После этого были Малый Букер, присуждаемый за лучший дебют, романы «Жизнь насекомых», «Омон Ра», переведенные на десятки языков, и последний по времени роман «Чапаев и Пустота», уже вышедший в престижнейшей на данный момент «черненькой» серии «Вагриуса».

Пелевину сегодня 34 года, и он сам себе направление, течение, серапионов брат и зеленая лампа. Он сталкивает вещи насочетаемые: иронию и трогательную серьезность, демократизм и элитарность (в таких животрепещущих для российской интеллигенции вопросах, как буддизм и самурайский кодекс чести, Пелевин просто неприлично образован). Hо вообще Пелевина как-то не хочется определять. Его хочется читать, пересказывать, цитировать. О себе Виктор рассказывать не любит, да и вообще с журналистами старается не встречаться.

Беседовать со мной он отказался, но письменно ответил на вопросы, как по уставу: аккуратно, точно и в срок. Фотографироваться не стал — ну не любит, — но нашел для нас карточку, которая ему самому нравится.

— В свое время Виктор Ерофеев на мою просьбу охарактеризовать ваше литературное поколение — тех, кто идет за «метрополевцами» — сказал, что поколения никакого там нет, есть один Пелевин. При этом обругал вас, конечно. Ваши комментарии.

— Мне не очень понятно, что это — «литературное поколение». Есть такая народная этимология этого слова: «поколение» — группа людей, которые околевают примерно в одно и то же время. Hе очень хочется брать на себя обязательства подобного рода. Связывать физический возраст человека с тем, что он пишет, — это как-то очень по-милицейски. Hепонятно, почему писателей надо группировать по возрасту, а не по весу, например. А что касается того, что меня обругал Виктор Ерофеев, — обидно, конечно, но что же делать. Экзистенциалисты — люди сложные.

— Вы про себя кем себя считаете: гуру или беллетристом?

— Что касается слова «гуру», то у моих друзей в свое время был в ходу такой глагол — «гуровать». Гурование считалось одним из самых гнусных занятий в жизни. Hадеюсь, что меня в этом нельзя обвинить. Беллетристом я себя тоже не считаю. У меня, сказать по правде, нет особой необходимости кем-то себя считать.

— Как относитесь к разговорам о том, что Пелевин чуть ли на новую религию предлагает?

— Я таких разговоров не слышал. Hикакой религии я никому не предлагал, но если кто-нибудь ею увлекся или даже уверовал, то я просил бы незамедлительно сдать взносы на ремонт храма. Мне надо перециклевать пол, переклеить обои, поменять пару дверей — а денег мало.

— Одна из модных тем сегодня — отношение верующего человека к другим религиям…

— По-моему, это надуманная проблема. Истина, к которой приходят через религию, не имеет никакого отношения к уму, так что, например, для христианина (не формального, а верующего) нет особого смысла интересоваться исламом. Там не будет никакой «информации», которая дополнила бы Библию и помогла бы «понять» что-то глубже. Hаоборот, в голове возникнет путаница, и вместо того, чтобы стараться жить по заповедям, человек будет заниматься бессмысленными спекуляциями на тему того, кто же такой Иисус — пророк Иса или Сын Божий. Если человеку повезло и у него есть вера, то лучше всего просто следовать ей, принимая ее такой, как она есть. И не надо ни с кем сближаться, кроме Господа. А что касается вопроса о взаиомоотношениях мировых религий, то мне это до трех перегоревших лампочек. «Религия» означает «связь», и эту связь человек может построить только сам, в конфессии он или нет. Hо вообще от вопросов на религиозную тему мне делается неловко. Приходится говорить о божественном, а я вчера водку пил с девушками. Как-то неудобно.

— Hаркотики. Вы, кажется, и не скрывали, что экспериментируете с ними?

— К наркотикам, особенно аддиктивным, я отношусь резко отрицательно. Я видел, как от них умирают. Сам я наркотиков не употребляю (хотя, конечно, знаю, что это такое) и никому не советую. Это никуда не ведет и ничего не дает, кроме измотанности и отвращения к жизни. Действительно, я довольно часто пишу о наркотиках, но это происходит потому, что они, к сожалению, стали важным элементом культуры. Hо делать из этого вывод, что я сам ими пользуюсь, так же глупо, как считать, что автор криминальных боевиков пачками убивает людей и грабит банки.

— Малый Букер. Как сподобились (кто преставлял и т. д.)? Как вы относитесь к этой премии?

— Малого Букера я получил совершенно неожиданно для себя и узнал об этом по телефону. Говорили, что «Омон Ра» попадет в шорт-лист, а вместо этого мне дали премию за «Синий фонарь». Hасчет «Омона Ра» я быстро успокоился — через год он попал в шорт-лист «Independent foreign fiction prize» — это английская премия за переводную литературу. Hичем не хуже Букера. Что касается российской Букеровской премии, то я не близок к тем кругам, которые ее дают, и мало что могу сказать. Мне кажется, что с ней происходит то же самое, что и со всем остальным в России. Есть или во всяком случае была — тенденция давать ее не за конкретный текст, а по выслуге лет и совокупности содеянного. Hо это неудивительно — у нас вообще очень мало приличной литературы и очень много «литературного процесса».

— Когда я читал «Омона Ра», приходилось себя ломать: космос все-таки — одно из немногих бесспорных достижений советского периода, и вдруг — издевательство такое. А как оно писалось? (Для тех счастливчиков, которым еще предстоит прочитать эту вещь: злая ли это пародия на соцдействительность или тонкая аллегория, но там, к примеру, отработанные ступени ракеты-носителя отстреливает не автомат, а космонавт-смертник; смертники крутят педали лунохода и т. д.).

— Меня поражает такая реакция на «Омон Ра». Эта книга совсем не о космической программе, она о внутреннем космосе советского человека. Поэтому она и посвящена «героям советского космоса» — можно было, наверно, догадаться, что советского космоса за пределами атмосферы нет. С точки зрения внутреннего пространства личности весь советский проект был космическим — но был ли советский космос достижением, большой вопрос. Это книга о том, что Кастанеда называл словом «тональ». Многие западные критики так ее и поняли. А у нас почему-то решили, что это запоздалая антисоветская провокация. Кстати сказать, когда разбилась наша ракета, летевшая на Марс, я очень расстроился. А потом мне позвонил один журналист из Hью-Йорка (я в это время был в Айове) и сказал, что ракета разбилась потому, что не отделилась четвертая ступень. По его мнению, смертник, который должен был ее отделить, отказался делать это из идейно-мистических соображений — страна в таком состоянии, как Россия, просто не имеет права запускать объекты в космос.

— Вообще я про вас очень мало знаю — только книги читал. Вы мне представляетесь таким международным плейбоем: получил грант, поехал побеседовал о своем творчестве с каким-нибудь Витторио Страда или Вольфгангом Козаком… Расскажите о себе, что считаете нужным.

А почему, Евгений, вы считаете, что должны что-то про меня знать? Я тоже про вас мало что знаю, и ничего, нормально. Из меня такой же международный плейбой, как из России демократия. А грант, про который вы говорите, — это не значит, что мне дали денег. Это просто поездка в Америку по литературной программе. У меня там вышло две книги (я их видел в книжных магазинах в десяти городах, от Hью-Йорка до Лос-Анджелеса) и была очень хорошая пресса, даже большая статья в «Hью-Йорк Таймс»-дейли, что вообще редко случается. И эти книги неплохо продаются. Мне приходят очень милые письма от американских читателей. Выходит еще две книжки, а сейчас они собираются печатать «Чапаева», что меня, честно говоря, приятно удивляет.

— Сейчас говорят, что, мол, масскульт — это ничего, люди наедятся, маятник качнется и вернется интерес к Большой Культуре…

— Масскульт — это и есть Большая Культура, хотим мы этого или нет. А интерес у людей появляется только к чему-то интересному. У нас же происходит следующее: есть много людей, которые полагают, что они должны вызывать интерес, потому что продолжают русскую литературную традицию и представляют «настоящую литературу», «большую культуру», mainstream. Hа самом деле они не представляют ничего, кроме своей изжоги. И вряд ли маятник качнется в их сторону без какого-нибудь нового Главлита. А русская литературная традиция всегда развивалась через собственное отрицание, так что те, кто пытается ее «продолжать», не имеют к ней никакого отношения. Вопрос сегодня стоит иначе — можно ли написать хорошую книгу, которая станет частью масскульта? Я думаю, что да, и тому есть много примеров.

— Слава не испортила Виктора Пелевина?

— Я практически не общаюсь с людьми из литературных кругов, так что не чувствую ни своей славы, ни их ненависти. Иногда читаю про себя статьи. Бывает, что облает какой-нибудь газетный дурак, расстроишься. Hо через полчаса проходит. Вот и все. А мои друзья литературой интересуются мало, хотя книжки мои почитывают. Бывает, заедет кто-нибудь в гости на черном «Саабе», ты ему покажешь свою книгу на японском, а он тебе скажет: «Когда ж ты, Виктор, делом займешься?». Вообще мне нравится писать, но не нравится быть писателем. А этого, к сожалению, все сложнее становится избегать. Если не следить за собой, то разрастается писательское эго, и все, над чем смеялся два года назад, начинает казаться серьезным и значительным. Мне кажется, что очень большая опасность — когда «писатель» пытается жить вместо тебя самого. Поэтому я не особенно люблю литературные контакты. Я писатель только в тот момент, когда я что-то пишу, а вся моя остальная жизнь никого не касается

А я у большого количества людей вызываю злобу.

- Как вы думаете, почему?

Не знаю. Нет, ну я представляю себе… Некоторые честно пишут, что видеть меня не могут, просто душит их мое существование, вот жить спокойно не дает. Бывает какая-то классовая ненависть: одно время Дмитрий Быков занимался тем, что два раза в год, трясясь от злобы, писал статьи, направленные против меня, Дуни Смирновой и еще одного нашего приятеля. У него в голове сложился такой образ, что он простой советский человек, и родители у него простые советские, и вот он до этой золотой молодежи никак дотянуться не может, и вот они зажрались… и пошло. Как, он себе представляет, мы живем?

Или вот на НТВ, например, есть форум, где обсуждают конкретно нашу программу. Они там стараются быть такими – как они думают – интеллигентными. Это как бы такое ханжеское мещанство, которое они принимают за интеллигентность. «Ах боже упаси сказать слово «жопа»!» И вот наиболее злобные из них считают, что мы с Дуней Смирновой не вылезаем с презентаций (то, куда мы никогда не ходим; я вообще толпу не выношу), то есть экстраполируют шоу-бизнес на всех, кого они в телевизоре видят. А другие считают, что мы целыми днями валяемся в spa и ухаживаем за собой изо всех сил. Вот что сделал этот мейнстрим и рассказы о лихой веселой жизни этого полусвета: они считают, что люди так живут.

- А так никто не живет разве?

Так живет бессмысленная небольшая группа богатых людей, буржуазных дам, молодых жен вперемежку с шоу-бизнесом. Они и живут такой безумной стаей. Такой низкого пошиба «свет».

- Вот мы и подошли к теме глянца…

Ну да, глянец работает с ними и вокруг них. Глянец - это же хорошо продуманная машина для продажи глупым богатым людям дорогих вещей. А дорогие вещи и производятся для того, чтобы их купили глупые богатые люди; даже не глупые, а просто по разным причинам озабоченные статусом. Такая буржуазия в классическом понимании, для которой статус важнее истинного существования: костюм важнее человека, внешность важнее внутренности…

Например, в гламурных журналах нельзя работать толстым; они должны иметь хорошую фигуру, то есть своим существованием подтверждать, что мир гламура существует: вот он. А толстого человека просто нельзя показывать: его в гламуре нет. Хотя вот если бы n-ное количество богатых женщин были толстыми, гламур бы подвинулся, он бы их учел. А так существуют придуманные образы – Прокрустово ложе, ни длинней, ни короче. А остальных как бы нет.

- Ведь глянец продает людям их же самих, нет?

Сначала он их создает – невротизирует. Ведь задача сперва невротизировать, пристыдить, указать, где находится тот позорный столб, к которому тебя выведут, если ты не будешь соответствовать; потом – предложить им идеальные модели всего, и наступит счастье. То есть они говорят, что тебе наступит счастье, если ты выполнишь определенные финансовые условия, по сути.

- Ведь так работает любая сфера социальной жизни?

Не любая. Все эти покупки, которые гламур предлагает, ориентированы на женщин. А там, в этом мире крутизны, мужчина, достигнув определенного статусного уровня, заводит себе очень молодую жену – не потому, что он ее полюбил, а потому, что это круто – иметь такую, причем выбранную по определенному типу: они же все одинаковые. И он ее предъявляет миру и на ней держит свои бриллианты. Вот я смотрела какой-то, что ли, «Золотой граммофон»: в первых двух-трех рядах сидят «рублевцы» в смокингах, а с ними сидят эти жены, модели, любовницы – и ни одного человека. Все великолепно выглядят; все блондинки. Ну, пара уж каких-то таких жгучих брюнеток, что это не открасишь, а так – блондинки. Все с одинаковой длиной волос.

- И все сделаны миром гламура?

Да, они послушались, пошли купили то, что надо, оделись там, где надо, причем в последнюю коллекцию, а иначе – позор и опускание.

- Тюрьма какая-то получается.

А это тюрьма и есть. И это не про деньги, хотя деньги играют в этом очень большую роль. Вот очень богатые люди, если с ними разговаривать, в конце концов признаются: вы не понимаете, зарабатывание денег – самоцель, остановиться невозможно. Адреналин такой. И побочный продукт этой их страсти – он создает города, заводы, качает нефть, дает рабочие места… Они-то о себе думают, естественно, а не о том, как бы им города построить; и вот в этой вечной борьбе за статус и самок они и существуют, а остальное – побочная продукция. Но этот мир, чтобы существовать, должен быть чем-то обеспечен; и вот вокруг него лепятся самые разные структуры. Гламур – одна из таких структур.

- А почему гламур не соединяется, например, с интеллектом? Ведь хотят же все придумать умный глянцевый журнал?

Тут есть много причин. В частности, когда гламур у нас затевался, это же все были западные бренды; там существует система и понимание идеологии этих журналов, свои стратегии. Но это стратегии, выработанные для их мира, который все-таки старше на 200 лет в смысле буржуазности; и вот оказалось, что на чужой манер хлеб русский не родится, да еще с таким перерывом, да еще с нашим народом. Когда эти журналы у нас начинались, их владельцы хотели сделать их более национальными, придать им больше сложности, что ли… Но все эти сложности были пресечены кураторами этих журналов – т.е. «головной фирмой».

- Кто-то мне сказал, что глянцевый журнал надо продавать вместе с инструкцией по употреблению.

А потому что это не для вас. Вся идеология не для вас. А рассматривать их очень интересно: там, во-первых, картинки красивые. А во-вторых, дивишься изворотливости этой индустрии: ей же надо зарабатывать деньги, и что она еще придумает, чтобы рассказать, что тебе нужна абсолютно никому не нужная вещь за очень большие деньги. И они же подверстывают под это не существующие у нормальных людей идеологические ценности.

Ну вот, например, часы какие-нибудь, Vacheron Constantin или Pathek Philip, рекламируются как? Это, мол, такие часы, мало того, что вы сами ими будете гордиться, потому что они очень точные, так еще и передадите их своему сыну. И вот, значит, сидит такой кретин-сын и ждет, пока папаша ласты склеит. Ну ни один нормальный мальчик не будет ждать, пока папаша передаст ему эти часы, а купит свои. А потом, кому нужно вот это точное время? Мол, они астрономически точные, с движениями Сириуса и фазами Луны так согласованы, что прям вот. А вам нужно, чтобы секунда в секунду что-то произошло, когда в мире ничего не происходит секунда в секунду? Кроме, может, запуска космических кораблей, да и то «на 12 минут отложили», потому что что-то отвалилось. Это же внушенные ценности: посидим попьем чайку, 15 минут, 20 – а, не пойдем туда вообще; при чем здесь швейцарская точность?

- Да, но человеку, который с этими ценностями согласился, деваться некуда. И что же, они все безнадежны?

Для себя не безнадежны, просто у них есть свои горести, тревога, страх. Жена за мужа беспокоится, а если она новая жена, молодая, то беспокоится о том, что тоже станет старой, как та, что была только что выставлена. Поэтому все эти кремы, притирки, spa, - а когда видишь вот это встревоженное пустоглазое существо, которое думает, что чуть кожа провиснет – и он уйдет и унесет все эти бриллианты…

Только очень сильные личности могут ставить себе другие цели, и у них тогда mission есть. То есть им не важно, во что они одеты, какая у них жена – да провались она. Они думают о каких-то глобальных вещах: о бессмертии при жизни или, наоборот, о славе после смерти; основать университет, построить больницу, облагодетельствовать таланты – просто потому, что хочется беречь искусство, строить больницы, а не весь дом себе золотом облепить. Устраивать премии, конкурсы, музеи строить – да что угодно. Ведь наука, медицина, образование, искусство – все это страшно интересно. А у большинства из них нет интересов, которые лежат вот в этих отвлеченных областях, им достаточно «Золотого граммофона». Как подумаешь – господи, это вот так расти, перестрелять конкурентов, обманывать, лизать сапоги власти, забыть старушку-маму в деревне, выгнать жену, весь этот страшный путь на вершину – и вот тебе награда: в первом ряду смотреть, как бездарный Дима Билан вертится под свою фанеру и дрыгает своими ужасными ногами. А потом в «Бентли» и «Мерседесах» через нашу страшную неубранную Москву, со всякими, которые стоят рядом в своих ржавых «Жигуленках», - туда, в теснины Рублевки, с односторонним движением и унизительным 40-минутным ожиданием на повороте, потому что там кто-то постарше проехать должен.

- И так будет всегда?

Всегда. У нас просто искаженная природа гламурного мира: разбогатевший – даже не знаю кто, крестьянин, пролетарий, мещанин? – он и не знает ничего лучше. А на Западе буржуазное общество старше, оно уже переболело многими болезнями. Там есть общество и уважение по многим другим линиям: по линии человеческого достоинства, прав человека. Там есть академическая жизнь, наука и образование. И ты не будешь покупать себе диплом в переходе под Манежной площадью, а пойдешь в колледж.

А у нас это все очень свежее, смехотворное, и к тому же держится на ниточке, потому что ведь социальный взрыв может быть. Власть, государство до такой степени отвлеклось, до такой степени забыло, как живут люди на самом деле, что все время делает неверные телодвижения. Жадность, с одной стороны, и полное наплевательство, с другой, приводят к тому, что начинается социальный взрыв. А у нас такая страна – если рванет, так уж мало не покажется, и не хотелось бы, чтобы это произошло. Поэтому весь этот мир гламура – он вполне смехотворен, но пусть он будет; это лучше, чем гражданская война и народ с дрекольем, который будет поджигать все что ни попадя, и в первую очередь тех, кто победней, потому что у них нет каменного забора и личных самолетов. Не дай бог; поэтому пусть уж гламур будет.

Беседа Никиты Михалкова с заместителем главного редактора «Известий» Еленой Ямпольской в связи с прокатом «Утомленных солнцем 2».

Елена Ямпольская. Никита Сергеевич, как вы оцениваете предварительные результаты прокатной кампании «Утомленных солнцем 2»?

Никита Михалков. Если учесть беспрецедентную в истории войну, развязанную против нашего фильма антироссийскими силами всего мира - как триумфальные. Вы знаете, какие огромные ресурсы были пущены в ход, чтобы воспрепятствовать успеху картины? Это очень интересные цифры.

Е.Я. В вашем сокрушительном выступлении на прошлогоднем Общем собрании Союза кинематографистов России в Гостином дворе вы озвучили цифру 450 тысяч долларов. Именно столько было израсходовано либерально-атлантической диктатурой на то, чтобы опорочить вас в глазах нашего народа. Неужели сейчас было потрачено еще столько же?

Н.М. Несравнимо больше! Судите сами, у нас нет никаких секретов от общественности. По данным независимой научно-исследовательской компании «Movie Research», которая в апреле провела специальный социлогический опрос населения России, посмотреть «Утомленных солнцем 2» в кинотеатрах намеревалось 54,3 миллиона наших соотечественников. Подчеркиваю – именно в кинотеатрах, на большом экране, где виден буквально каждый потраченный нами рубль. Он виден даже тогда, когда экран заволакивается дымом, потому что стоимость дымовой завесы из солей осмия немногим меньше стоимости декораций, которые она скрывает. При средней стоимости одного билета в 200 рублей нам гарантировались кассовые сборы в России около 110 млрд. рублей или 360 млн. долларов, в 3,6 раз больше, чем у «Аватара», из них около 100 млн. в первый уик-энд! Реалистичность этих цифр подтверждается тем, что восемь недель проката тысячи копий по пять сеансов в день и при средней заполняемости одного зала 300 человек дают примерно такую же сумму. Хочу сказать, что такое огромное стремление посмотреть фильм вполне естественно – ведь многолетняя работа огромного коллектива кинематографистов вызвала огромный интерес в обществе, которое на протяжении последней четверти века было злонамеренно лишено правды о великой войне. Эта правда была настолько погребена под многочисленными фальсификациями истории, что понадобилась, как вы знаете, особая правительственная комиссия, которая должна разгрести эти авгиевы конюшни лжи. Наш фильм должен был стать одним из главных чистильщиков, я бы даже сказал ассенизаторов истории, промыть святой водой мозги нашим согражданам, которых уверили в том, что войну выиграли американский рядовой Райан и разные бесславные ублюдки.

Е.Я. Что же произошло? Ведь получается, что за первые выходные проката картина недобрала 96 миллионов долларов!

Н.М. Вот именно. Именно этих денег мы лишились в результате заговора мировой закулисы. Вот данные компании «Movie Research», которая произвела соответствующие подсчеты: «Современные технологии ведения информационно-превентивных войн позволяют на каждый вложенный доллар наносить конкуренту ущерб от четырех долларов и выше. По сведениям, полученным от наших доверенных лиц в Н ью-Йорке, кампания против фильма Н.С.Михалкова «Утомленные солнцем 2» планировалась из единого центра, расположенного в «Эмпайр стейт билдинг» этажом выше редакции эмигрантской газеты « Новое русское слово», одним из ведущих сотрудников которой является некто Олег Сулькин, в прошлом работавший в редакции небезызвестного журнала «Искусство кино», возглавляемого известным противником реформ в кинематографе Даниилом Дондуреем. Сулькин поддерживает тесные контакты с дважды исключенным из СК России за раскольнические действия президентом гильдии киноведов и кинокритиков Виктором Матизеном. Названные лица были организаторами информационной войны против «Утомленных солнцем 2», финансировавшейся с того самого счета в Н ью-Йоркском банке, реквизиты которого Н .С.Михалков назвал в прошлом году в Гостином дворе. С этого счета было снято не менее 5 миллионов долларов на подкуп 50 редакторов и кинообозревателей крупнейших российских бумажных и электронных СМИ, а также не менее пяти тысяч блоггеров, которые в сумме нанесли фильму урон по меньшей мере в 50 млн. долларов. Кроме того, организаторами антипрокатной акции были задействованы массовые электронные и почтовые рассылки, которые отпугивали зрителей от фильма. Вот только три образчика этой продукции: «Минздрав предупреждает: просмотр фильма «Утомленные солнцем 2» вреден для вашего психического здоровья», «Отдел народного образования г. Иркутска обращает ваше внимание на то, что лица в возрасте до 18 лет на фильм «Утомленные солнцем 2» не допускаются» и «е иди и не смотри!». С другой стороны, в пределах стометровой зоны от многих кинотеатров были организованы пикеты, которые заворачивали людей, идущих на фильм, под предлогом, что в кинотеатр якобы заложена бомба. Граждан, прорвавшихся на сеанс, избивали после выхода из кинотеатра. Кроме этого, в кассах множества кинотеатров утром вывешивалось объявление: «На «Утомленных солнцем 2» все билеты проданы заранее», а картина между тем шла в абсолютно пустых залах. По нашей оценке, на эту часть операции было затрачено еще 5 миллионов долларов».

Е.Я. Но ведь владельцы кинотеатров несли при этом колоссальные убытки...

Н.М. Казалось бы. На самом же деле им было проплачено шестидесятипроцентное наполнение залов, что в сумме составляет не менее 45 млн., и они даже в ус не дули. Представляете?! Люди ломились на картину, которую ждали годами, как конца войны, а им говорили: «мест нет» и «все билеты проданы». Возмутившись этим, группа хабаровских ветеранов Великой Отечественной войны тряхнула стариной и взяла кинотеатр штурмом, под дулом трофейного пистолета заставив киномеханика показать им картину. А сколько душераздирающих писем я получил от людей, которые так и не смогли посмотреть фильм! Скольких увезли в больницу с сердечным приступом после того, как перед ними захлопнули окошко кассы или дверь кинотеатра?

Е.Я. Зная качество нашего медицинского обслуживания, страшно даже подумать о том, сколько из них не вышло из больницы, и скольких детей они оставили сиротами! Подумать только – 60 миллионов долларов на то, чтобы остановить победное шествие ко Дню Победы великого фильма великого режиссера о великой войне по экранам страны. Больше, чем бюджет картины! Но не кажется ли вам, дорогой Никита Сергеевич, что это только часть огромной антироссийской кампании, разработанной либерально-атлантической диктатурой с использованием внутренней агентуры? Причем кампании, связанной в частности, с депопуляцией населения России вследствие искусственно вызванного духовного голодомора? Ведь ни для кого не секрет, что именно вы сейчас олицетворяете духовные силы России, являясь защитником ее коренных интересов перед лицом наших недоброжелателей...

Н.М. Я этого не исключаю. Очень уж все сходится. В прошлом году – бешеная атака против меня как законного и несменяемого председателя Союза кинематографистов России, а после того, как силы противника были разгромлены – атака на наш фильм со стократно большей силой. Вот какой страх мы внушаем нашим врагам и врагам государства Российского!

Е.Я. Вы ничего не сказали о предпрокатном черном пиаре «Утомленных солнцем 2» в Интернете, связанном с распространением клеветнических плакатов, передергивавших слова «великий фильм о великой войне». Может быть, здесь все же была допущена ошибка?

Н.М. Это не была ошибка, хотя я, наивный человек, об этом не догадывался. Понимаете, такой уж у меня принцип – если я иду с человеком, то иду с ним до конца. Когда наш партнер-прокатчик, компания «Централ Партнершип» предложила этот слоган, я искренне обрадовался, что наш великий труд получил адекватную оценку искушенных в кино людей. Но с присущей мне скромностью попросил их придумать что-нибудь другое, меньше задевающее других режиссеров, которые ведь тоже снимают кино. Ну, например, «грандиозный фильм о грандиозной войне».

Е.Я. Прекрасная формулировка. Кто посмел бы сказать, что бюджет в 55 миллионов долларов не грандиозен? Почему же прокатчики с вами не согласились? Неужели с их стороны это была провокация?

Н.М. (после паузы). Тяжело об этом говорить, но я всегда говорю правду, как горька бы она ни была. И говорю ее с любовью, потому что жестокая правда без любви есть ложь. За слоган «великий фильм о великой войне» ЦПШ, не заплатив ни копейки, получила от либерал-атлантистов права проката 100 голливудских фильмов в год на территории С НГ в течение 5 лет. Вот так нынче делается кинобизнес. Везде измена. Прошу вас, не плачьте... (Всхлипывает)

Лео Кропывьянский
Интервью с Виктором Пелевиным

Развал тоталитарного Советского режима породил в России демократию несовершенного вида. Но эйфория начала девяностых рассеялось перед лицом новой реальности. Россия в течение лишь нескольких лет перешла из категории наиболее развитых стран на планете к наименее развитым, поскольку горстка бизнесменов-гангстеров похитила наиболее ценные ресурсы государства.

Используя переход от поздне-советского к пост-советскому обществу как сырье, Виктор Пелевин потратил последнее десятилетие, производя работы исключительного юмора, красоты и проницательности: четыре романа, новеллу, и много коротких рассказов. Его самый последний роман, «Generation П», описывает карьеру Вавилена Татарского, неудавшегося молодого поэта, который становится копирайтером в расцветающей рекламной индустрии России. Он приспосабливает западные концепции маркетинга к пост-советскому менталитету, сталкивает суфийско-мистических чеченских гангстеров с призраком Че Гевары, испытывает синтетический сатори, употребляя галюциногенные наркотики, и оказывается вовлеченным в шумеро-масонский заговор, который управляет «виртуальным» правительством России: трехмерными оцифрованными макетами на телевидении, чьи движения подготовлены сценаристами. После сведения счетов с разложившимся советским прошлым и циничными фактами недавнего материалистического мира («начальное накопление капитала является также и окончательным»), Татарский получает проблески представления, пока несовершенные, о первичной, неизменной и совершенной действительности.

Мистик и продавец ковров Гурджиев говорит нам, что мечта и пробуждение является эквивалентными субъективными состояниями, каждое из которых весьма далеко от объективной действительности, иногда называемой Богом. Субъективное состояние «чтение работы Виктора Пелевина» довольно трудно классифицировать. Это менее похожее на пробуждение и более — на высококачественную мечту, и несмотря на его субъективность, наводящую на размышления невысказанностью действительности: лужа отражает солнце, но и солнце отражает лужу, но ни то, ни другое не существует в действительности.

Лео Кропывьянский: Ваша карьера писателя началась с распадом Советского Союза, этот распад дал большую литературную свободу, несмотря на захват прессы олигархами. Могла ли ваша вторая повесть «Омон Ра», учитывая ее непочтительную трактовку Советской системы, быть издана пятью годами ранее в период Горбачева? Или Черненко?

Виктор Пелевин: Фактически, я не думаю, что мы можем использовать термин «распад». Это приписывает некоторую непрерывность процессу. Советский Союз разрушился мгновенно. Но даже в 1990, когда я писал «Омон Ра», никто в Москве не ожидал, что крах когда-нибудь произойдет. Я не помню точные даты, но помню, что закончил книгу за день до переворота, который прикончил Советский Союз. Так что ее можно назвать последней моей книгой, написанной в СССР. Было бы вполне возможно издать «Омон Ра» в конце Горбачевской эры, поскольку Горбачев был как раз человеком, давшим русским самую широкую свободу слова, которую они когда-либо имели. Другие не прибавили к ней ничего. Время Черненко было очень разным, сохранялась возможнось загреметь в психушку за такие вещи.

ЛК: Выходит, «Омон Ра» был написан в атмосфере секретности, чтобы за него не сесть в психушку. Контрафактно: если бы в течение десятилетия или больше не было никакого Горбачева, а продолжались бы черненковские или брежневские времена, стали ли бы Вы писать «Омон Ра» для самиздата или в стол? Или он не был бы написан вообще никогда?

ВП: Да, я предпочел бы этот путь: «Омон Ра» был написан в атмосфере некоторой секретности, можно сказать, что он был написан в психушке. Когда я писал «Омон Ра», я иногда чувствовал страх от того, что я делал. Но это опасение было остаточным фоном, реальной опасности уже не было. Политический аспект этой книги не был для меня важен. Я не писал сатиру на советскую космическую программу, поэтому книга имела успех и в России, и за границей. Это был роман о взрослении человека в абсурдном и страшном мире. Моя часть страшного мира была Россия, так что я написал книгу, где исследование космоса, являющееся метафорой всего советского мифа, стала фоном повествования. Книга была посвящена героям Советского Космоса, не только космонавтам.
Контрафактно? Я действительно не знаю, что сказать. Гипотезы имеют дело с абстрактными ситуациями, но ни одна книга не была когда-либо написана в абстрактной ситуации. Книги пишутся только в конкретных обстоятельствах.

ЛК: какую первую книгу Вы можете вспомнить, которую Вы читали ребенком? Вы помните свои впечатления?

ВП: Моя первая книга — довольно странно, что я помню это. Это были «Двенадцать Стульев» Ильфа и Петрова, сатирический роман, написанный в раннюю советскую эру. Эта книга невероятно забавна. Хорошо известно, что Набоков поместил ее на книжной полке своего героя рядом с его собственным шахматным романом. Это много значит, если впомнить, как Набоков относился ко всему советскому. Но я читал его в возрасте пяти лет и не находил в нем ничего забавного вообще, хотя и смог дочитать его до конца. Я помню мой страх и ужас, мое чувство того, как ужасно сложно и опасно быть взрослым.

ЛК: Ваше образование и первая специальность — инженер. Как и когда Вы решали взяться за литературу?

ВП: Мне было около двадцати пяти, и я был аспирантом. Мне пришла в голову забавная мысль о секретных наследниках Сталина, до сих пор живущего в системе подземных пещер и туннелей под Москвой. Это не было первой забавной мыслью, пришедшей мне в голову, но это был первый раз, когда я решил ее записать. Когда я сделал это, получился короткий рассказ. Я не могу сказать, что рассказ был очень хорош, но мне понравилось чувство, которое я испытывал, когда я его писал — это не было похоже ни на что, испытанное мной ранее. Так я начал писать короткие рассказы.

ЛК: Вы избегаете проектирования? С его конечными проблемами, в противоположность более открытым вопросам, изложенным литературно?

ВП: Я не могу сказать, что я избегаю проектировать. Возможно одной из главных причин была та, что в России эта область человеческой деятельности дает намного больше открытых (даже метафизических) проблем, чем писательство.

ЛК: В США, метафизика, имеющая хождение в среде инженеров — простая форма логического позитивизма. Правда я знал несколько инженеров, которые тайно баловались оккультизмом. Это я принимаю за понятную реакцию на трату некоторого рабочего времени в пределах узкого мировоззрения. Можно ли сказать, что российские инженеры способны найти, в пределах их профессиональных функций, здоровый выход для их метафизической тоски?

ВП: Единственный американский инженер, с которым я когда-либо встречался, был буддистский монах в Корее, так что я не могу полностью согласиться с Вами. Что касается метафизики в профессиональной жизнедеятельности российского инженера, она имеет очень различную природу. Чтобы объяснять это, нужно вернуться к происхождению термина. Как Вы знаете, метафизика буквально означает «после физики» по-гречески. Это было общее обозначение для всего, помещенного после вещей, имеющих отношение к физике в перечне Аристотеля. В России, когда Вы учитесь на инженера, Вы тратите несколько лет, изучая теоретическую физику: от механики и электричества до элементарных частиц. И это обучение весьма глубоко и серьезно. После того, как Вы заканчиваете институт, Вы отправляетесь на некоторую фабрику, где Вы должны работать в течение трех лет (по крайней мере это было так, когда я был студентом, и фабрики тогда еще работали). Что случается потом? Вам дают лом, ватник и ушанку, и поручают руководить тремя в дымину пьяными пролетариями (нельзя называть их «рабочими», поскольку они никогда не работают). Ваша задача состоит в том, чтобы сбить лед в заднем дворе. Это была метафизика инженеров в России. Я говорю «была», потому что теперь уже никто не сбивает лед.

ЛК: В 1992 Россия приватизировала некоторые из принадлежащих государству компаний. Граждане получили ваучеры, которые они могли обменять на акции этих компаний. Это было в начале вашей карьеры писателя, возможно, в то время когда Вы еще писали «Омон Ра». Вы получили ваучер и если да, что Вы сделали с ним?

ВП: Да, я получил его (думаю, я писал «Жизнь Насекомых» в то время, но не уверен). Правительство г-на Ельцина объявило, что это была моя доля родины и, что весьма символично, она была равна цене бутылки водки. Я ответил на это актом симметричной символики: вместе с моим народом я его пропил.

ЛК: Однажды, после вашего раннего чтения «Двенадцати Стульев», Вы натолкнулись на работу Михаила Булгакова, который, судя по цитированию, оказал на Вас первичное влияние. Какую из его книг Вы прочитали первой? Что бы Вы назвали наиболее важным уроком, который Вы почерпнули из его работ для вашего собственного письма?

ВП: Первая прочитанная мной книга Булгакова была «Мастер и Маргарита». Что касается уроков, я боюсь, что не почерпнул ни одного, хотя эта книга опрокинула все мои прежние представления о книгах. В то время я не читал книг, чтобы черпать из них уроки. Напротив, я часто сбегал с уроков, чтобы читать любимые книги. Это было именно так. Я читал «Мастера» в 14 лет в библиотеке во время уроков, поскольку он не был издан в СССР отдельной книгой в то время, а был только доступен как публикация в литературном журнале с большим количеством сокращений. Я не думаю, что мы получаем урок, когда мы встречаем что-то, что мы любим. Я предпочел бы говорить, что мы получаем урок, когда мы встречаем кое-что, что мы не любим.

ЛК: Вы конечно правы. Урок — противное словечно, не подходящее для этого контекста. Однако, кроме переворота в возрасте 14 лет старых представлений о книгах, что же в конечном счете воздействовало на ваше письмо? Были ли какие-либо особенно гнетущие старые идеи, от которых эта книга Вас освободила?

ВП: Поскольку это случилось задолго до того, как я начал писать, невозможно определить его воздействие на мое письмо. Однако, эффект этой книги был действительно фантастический. Имеется выражение «не от мира сего». Эта книга была полностью не от сего советского мира. Злое волшебство любого тоталитарного режима основано на его предполагаемой способности охватывать и объяснить все явления, во всей их полноте, потому что объяснение — это управление. В этом состоит термин — тоталитарный. Но если есть книга, забирающая Вас из всего этого мира вещей, объясненных и понятых, она освобождает Вас, потому что ломает непрерывность объяснения и таким образом рассеивает его обаяние. Она позволяет Вам смотреть в других направлениях на мгновение, но этого мгновенья достаточно, чтобы понять, что все, что Вы видели прежде, было галлюцинацией (хотя то, что Вы видите в этих других направлениях, может быть другой галлюцинацией). «Мастер и Маргарита» были именно этим видом книги, и очень трудно объяснить ее тонкое воздействие на тех, кто не жил в СССР. Книги Солженицина были очень антисоветские, но они не освобождали Вас, они только делали Вас еще более порабощенными, поскольку они объяснили, в какой степени Вы раб. «Мастера и Маргариту» даже не потрудились назвать антисоветской книгой, но все же ее чтение освобождает Вас немедленно. Она освобождает не от каких-либо конкретных старых идей, а скорее от гипноза всего порядка вещей.

ЛК: Чтение каких книг Вас больше всего порадовало в течение последних нескольких лет? Особенно интересно, имеются ли американские авторы среди ваших недавних фаворитов?

ВП: Я не могу сказать, что я читал слишком много беллетристики. Мне понравились «Pastoralia» и «CivilWarLand in Bad Decline» Джорджа Саундерса, но его лучшим рассказом из прочитанных мной, пока был «I Can Speak!™» изданный в «Нью-Йоркере». Мне нравятся некоторые рассказы Дэвида Фостера Уоллеса и план осады его «Infinite Jest» один бесконечный день. Из старой гвардии, я люблю Роберта М. Пирсига. Герои его книг — скорее концепции, чем реальные люди, но они изменяются и развиваются, подобно персонажам более традиционных романов: это невероятно!

ЛК: Призрак Че Гевары появляется в вашей самой свежей книге, «Generation П», представляя на обсуждение теорию, согласно которой выключенный телевизор (1) подобен любому другому объекту, не больше и не менее сложному для беспокойного ума чем, скажем, камень, чтобы обратить на себя внимание, включенный телевизор (2) приковывает внимание зрителя до такой степени, что становится хозяином техно-модифицированного виртуального субъекта, перестающего быть самим собой. В августе 2000-го, Останкинская телебашня в Москве загорелась, прервав передачи на несколько дней и превратив все телевизоры в объекты 1-го типа. Было ли заметно изменение настроения среди москвичей в то время?

ВП: Я думаю, да. Люди стали возбужденными и раздраженными, подобно наркоманам, лишенным привычной инъекции. Однако, было и много шуток по этому поводу. Что касается меня, я не смотрел телевизор в течение долгого времени к тому моменту, так что я не испытывал никаких проблем.

ЛК: Большой переменой последнего десятилетия было уменьшение военного влияния России, которая была вынуждена бороться с трудной войной в Чечне, в условиях падения морального духа и исчерпания ресурсов. Ваш отец, скончавщийся несколько лет назад, кто я понимаю, был из военных. Как он рассматривал этот процесс?

ВП: Мой отец был довольно странным советским военным и никогда не имел личного влияния в этой сфере. Он не был даже членом КПСС, что делало его белой вороной и ужасно препятствовало карьерному росту. Военная карьера не была его выбором: Советский Союз начал свою ракетную программу, когда он был студентом в Киеве, и много студентов технических институтов готовились служить в этом новом виде вооруженных сил офицерами. В то время их согласия на это не требовалось. Духовные поиски моего отца никогда не были мне известны, но я думаю, что он никогда полностью не чувствовал себя красноармейцем, хотя и был хорошим специалистом. Во время распада СССР он был намного больше обеспокоен собственным здоровьем, которое быстро ухудшалось. Но я думаю, что подобно многим людям, прожившим всю жизнь в СССР, он был слишком ошеломлен его кончиной, чтобы воспринимать всерьез любые последующие события.

ЛК: В «Generation П», Российское правительство изображается как «виртуальное»: трехмерные макеты на телевидении, чьими движениями управляют сценаристы. Это описание кажется особенно подходящим для описании правительства Ельцина, подкрепляемого телевизионной поддержкой, финансированием магнатов и Международного Валютного Фонда, многоходовыми маневрами и т.д. Вы полагаете, это описание стало менее подходящим для российского правительства теперь, при Путине?

ВП: Феноменологически любой политический деятель — программа телевидения, и это не зависит от того или другого правительства. Но если Вы хотите, чтобы я сравнил правительство, которое мы имели при Ельцине с тем, которое мы имеем при Путине, я не смогу этого сделать. Не только потому, что я не смотрю телевизор. Для такой оценки нужен критерий. Я полагаю, что правильным был бы путь, когда правительство управляет экономикой, потому что его первичная функция — заботиться об экономике. Политика — обычно зависит от экономики. Чтобы иметь суждение об этом, Вы должны понимать, хоть приблизительно, как работает экономика. В западной экономике Вы имеете набор инструментов, которые позволяют Вам делать такую оценку, даже если Вы не экономист. Всегда ясно, какая действует тенденция — к росту рыка или к его сокращению. Так что Вы можете говорить: рынок растет — хорошее правительство, рынок сокращается — плохое (я знаю, что это — упрощение, но все же). Но эти инструменты не применимы к российской экономике, потому что ее природа совершенно иная. Сущность бизнес-цикла здесь в России состоит в том, что Вы всегда имеете свинский рынок. Это означает, что Вы не очнетесь, пока Вы продолжаете платить свиньям. Но иногда Вы просыпаетесь, даже если Вы платите, потому что это — реальный свинский рынок. Российская экономика — пространство, где чудо получает повестку в суд и становится государственной тайной. Как сравнить многочисленные правительства, которые осуществляют контроль над этим? Единственным критерием становится внешний облик министров: модная козлиная бородка, цвет галстука, и т.д. Но для этого надо смотреть телевизор.

ЛК: Чтение философии — род недуга, подобно алкоголю, наркотикам, собачим бегам или любой другой страсти. Интересно, кто из западных философов для Вас наиболее авторитетен? Особенно интересно, питаете ли Вы, подобно мотыльку Мите в «Жизни насекомых», особую симпатию к Марку Аврелию? Я говорю о Марке Аврелии, который настаивает на внутреннем «я», которое не может быть разрушено внешним миром, кроме как со его собственного согласия. Вы, мне кажется, постоянно возвращаетесь к этой теме в ваших книгах: первичность индивидуального сознания перед лицом враждебного внешнего мира, как советского, так и пост-советского дикого капитализма.

ВП: Если мы следовать заданному Вами направлению, наиболее значимые западные философы в моей жизни были Реми Мартин и Джек Даниелс. Они заставили меня размышлять о многих предметах, о которых я иначе не стал бы думать никогда. Если серьезно, я не принимаю всерьез профессиональных философов, даже если я понимаю о чем они говорят. Философия — замкнутое на себя размышление, и это размышление, независимо от его совершенства, ведет только к дальнейшему размышлению. Безудержное размышление дает нам лучшее, что может дать, когда доходит до предела, проваливается и прекращается, потому что оно — источник почти всех наших проблем. Как я понимаю, размышления оправданы в двух случаях: когда они стремительно делают нас богатыми или когда они очаровывают нас своей красотой. Философия может иногда вписываться в первую категорию — например, если Вы пишете «Философию, которая сжигает жир» или что-то вроде «Философия плавания среди акул, чтобы не быть съеденным» — но это скорее исключение. Иногда философия попадает во вторую категорию (также исключение), это как раз подходит к Марку Аврелию. Я читал его книгу много раз, когда был ребенком. Я не уверен, что я понял его «философию» — просто я был очарован благородной красотой его духа. Между прочим, я читал где-то любимую цитату Клинтона из Марка Аврелия: «Даже во дворце можно жить достойно». Само понятие западной философии, в противоположность восточной, кажется мне весьма сомнительным и произвольным, хотя Бертран Расселл написал очень хорошую книгу по ее истории. Этот ярлык подразумевает, что разум делает выводы различными способами, в зависимости от географического положения. Но как классифицировать «Вечную Философию» Олдоса Хаксли — как восточную или западную? Само по себе это очень хитрое понятие. Мы должны определить его прежде, чем мы используем. Я предпочитаю термин «сознание». Я думаю, Вы абсолютно правы, когда Вы говорите, что моя тема — примат сознания. Но внешний мир — также ваше сознание, потому что любые категории, как внешние, так и внутренние — порождение сознания. Сознание — окончательный парадокс, потому что, когда Вы начинаете искать его — Вы не можете его найти. Но когда Вы начинаете искать что-либо, что не является сознанием, Вы также не можете это найти. Сознание — центральная проблема, которая интересует меня как писателя и как человека.

ЛК: я думаю мысль, что сознание не может быть обнаружено, так же как и что-либо вне сознания, можно произвольно, но небезуспешно назвать «восточной». Конечно же, это не годится для Просвещенной Франция. В «западной» философии, которую я возьмусь отстаивать («невменяемой» — по определению Бертрана Расселла), сущность, называемая «сознанием» была ужасно притягательной в течение долгого времени, философы и читатели стремились к ней как люди к бутылке или собачьим бегам, как мотылек к лампе, и следов всего этого еще так много вокруг, что можно говорить о банкротстве мировоззрения. Хотя, подобно собачьим бегам или бутылке, это в конечном счете не удовлетворяет, или по крайней мере имеет пределы. Под влиянием Хаксли, Уильяма Джеймса, Ницше и католических вкусов, изучение «восточного» мышления я воображаю как своего рода противоядие. Это подводит меня к моему следующему вопросу. Вы были учеником дзен-буддизма в течение нескольких последних лет, и его влияние на ваши работы расширяется. С чего начался Ваш интерес к буддизму?

ВП: Французский структуралист (довольно современное западное направление мысли) мог бы сказать, что и «сознание» и «материя» рождаются в беседе. Это вполне совпало бы с позицией Мадхьямика Прасангика (довольно древняя восточная школа), что все объекты, физические и умственные, включая «сознание» и «материю», всего лишь ярлыки, созданные сознанием. С другой стороны, Вы можете найти восточные системы, утверждающие, что сознание имеет материальную сущность, некоторые из них, говорят, что эта сущность является единственной. Было так много точек зрения в последние 3000 лет, что всякий раз, когда мы используем термин «западная философия» мы должны пересмотреть его в некоторый момент, возвращаясь к размышлению о природе этого термина, как это сделали Вы. «Западная философия» подобна тому библейскому обитателю душ, имя которому Легион. Вообще, только неопределенность предмета позволяет людям так много говорить относительно Востока и Запада. Когда тема настолько расплывчата, Вы можете говорить почти все, что Вам угодно, и это благополучно соответствовует одному из существующих клише. Кто-то может сказать, что восточная философия отрицает существование чего-либо, в то время как западная философия притворяется, что это существует. Менее возвышенные — подобно мне — добавляют, что реальная западная философия — «деньги болтают — навоз гуляет», в то время как реальная восточная философия — «в конечном счете деньги тоже гуляют» — написано мелким шрифтом под «деньги болтают». Когда Вы упомянули Просвещенную Франция, это открыло другую интересную возможность сравнения сущности западной и восточной мысли через различное значение, приписанное термину Просвещение. Знаете песню Вана Моррисона «Просвещенье, не знаете, что это?» Я сейчас подумал, она могла бы стать арией замечательного Маркиза де Сада.
Я стал интересоваться буддизмом и другими религиями еще ребенком. В то время любая религиозная литература была труднодоступной в СССР, но мы имели тонны и тонны атеистических справочников и методологических руководств для лекторов научного атеизма. Они были доступны в любой библиотеке и описывали различные религии в таких деталях, что можно было смело назвать эти книги советским эквивалентом «Многообразия религиозного опыта» [У. Джеймса]. Я имел обыкновение читать эти книги на базе ПВО около Москвы, где я проводил большую часть своих летних каникул. Я все еще не могу понять, зачем лекторам по атеизму необходимые было знать так много относительно Таосизма — возможно, чтобы быть способным бороться с ним в Московской области, когда начнется всеобщая эпидемия. Ладно, буддизм казался мне единственной религией, которая не походила на проекцию советской власти на область духа. Много позже я понял, что все было с точностью до наоборот: советская власть и была попыткой спроецировать предполагаемый небесный порядок на Землю. Так вот, буддизм был полностью вне этого порочного круга, и в этом было что-то странно волнующее и успокаивающее.

ЛК: я знаю, что в течение нескольких последних лет Вы путешествовали в Азию для дальнейшего изучения буддизма. Какие страны Вы посетили?

ВП: Прежде всего, я не могу сказать, что я действительно изучаю Буддизм. Я — не буддолог. Я не могу даже сказать, что я буддист в смысле твердой веры или принадлежности секте, выполнения ритуалов, и т.п. Я только изучаю и тренирую свое сознание, для которого Дхарма Будды является лучшим инструментом, который я знаю: и слово «буддизм» означает для меня именно это. И я также полностью принимаю моральное учение буддизма, потому что это — необходимое условие для способности тренировать свое сознание. Но моральное учение буддизма не слишком отличается от моральных учений других традиций. Я посетил Южную Корею несколько раз, чтобы участвовать в буддистской практике. Я также посетил Китай и Японию, но не в прямой связи с буддизмом.

ЛК: Ваш тема — глубоко российская. В равной мере, это говорит о Вашем интересе к Азии. Вы полагаете, что Вы будете всегда жить в России, или Вы думали о проживании за границей в течение длительного периода?

ВП: Если Вы говорите, что мои темы глубоко российские — я не смею это оспаривать, хотя самый факт, что Вы способны понять, о чем я пишу, мог бы дать повод думать, что они не так уж глубоко российские. Возможно это означает, что нет ничего глубоко российского и являющегося русским в эти дни. Что касается проживания за границей, ну, в общем, все возможно. Но пока я не строю никаких планов.

ЛК: я отказываюсь от «глубоко российского» и требую, чтобы ваши работы были просто «российские». Логика до знакомства с Россией или с работами Виктора Пелевина такова: эмпирический русский Пелевин пишет относительно эмпирической России, значит, если он не отделяет себя полностью от своих работ, они — российские. Вы полагаете, что это не значит «быть русским» в наши дни? Или Вы ссылаетесь на мнение, существующее на различных уровнях, что человечество не имеет ничего специфически национального, а следовательно, и Россия не имеет никаких специфических особенностей?

ВП: Я часто думаю, что логика — недостающая связь между проституцией и законом (если мы полагаем, что между ними имеется промежуток). Логически, мой внутренний юрист может утверждать, что ваше письмо — более русское, чем мое, основываясь на следующем очевидном факте, полученном из нашего общения: во-первых, Вы странно заинтересованы этой специфической проблемой; во-вторых, Вы, кажется, используете термин «русский» намного чаще, чем я; в-третьих (внимание присяжных!), Ваша фамилия является намного более русской, чем моя (она звучит подобно мистеру Неттлесу для российского уха, в то время как «Пелевин» не означает вообще ничто, или меня в лучшем случае). Однако, поскольку прежний директор ЦРУ имел обыкновение говорить: «Слава Богу, я — не юрист», я не буду доказывать, что мои книги не русские, потому что они, конечно, русские. Но что это значит для книги быть российской? Это означает впитанное с молоком матери православие или веру в мессианскую роль России, или какую-либо принятую всерьез идеологию, путь, по которому часто случалось идти последние два столетия? В этом смысле я не думаю, что я подпадаю под такое определение, поскольку я никогда не был вдохновлен чем-либо такого рода. Что означает следование российской литературной традиции? Единственная реальная российская литературная традиция — писать хорошие книги способом, которым никто не делал этого прежде. Чтобы стать частью традиции, Вы должны отказаться от нее — вот условие, необходимое, но не достаточное. Если Вы говорите об изображении уникального российского жизненного опыта, это — лишь другая комбинация тех же самых компонентов, из которых состоит уникальный французский или уникальный немецкий жизненный опыт, только смешанные в другой пропорции. Эти компоненты — страдание и радость, надежда и отчаяние, сострадание и высокомерие, слова любви, крики ненависти (я сейчас слушаю Genesis, извините) и т.д. Каждый из нас знаком с каждым из компонентов, именно поэтому Вы можете читать Антона Чехова, а я могу читать Кинки Фрайдмана. Но так как в непосредственном ощущении ваша жизнь — лишь краткий миг, имеющий место здесь и сейчас, Вы не можете чувствовать все эти компоненты одновременно. Вы можете испытывать (или описывать) их только последовательно, один за другим, таким образом воспроизводя существенное различие между различными национальными образами жизни, вполне статистическое. Оно может иметь значение в жизни, но не в книге. И даже в жизни оно имеет значение только если Вы придаете ему значение. Итак, нет ничего русского, которое было бы исключительно русским. Более того, русской темы не существует вовсе. Как и никакой другой национальной темы. Если Вы пробуете писать долго и последовательно о России, Вы не сможете сделать этого: даже если ваше первое предложение будет о России, второе и третье уже будут о чем-то ином. И, в конечном счете, когда Вы закончите книгу, окажется, что Вы написали о себе самом. В моей жизни я написал, пожалуй, максимум десять или двадцать предложений о России. Как всякий другой писатель на этой планете, я могу писать только о моем сознании. Однако, я понимаю, что большинство трогательных наивных понятий часто становятся наиболее эффективным оружием маркетинга, и когда невидимая рука дает Вам золотой палец на рассвете ваших дней, Вы вступаете в торжественное обязательство нести полки супермаркета внутри вашей головы всю оставшуюся жизнь. В этом отношении так называемый предмет — ничто в сравнении с искренней верой в существование реальности.

ЛК: я делаю паузу, только чтобы заметить, что я предпочитаю переводить мою глубоко славянскую фамилию как «имеющий отношение к крапиве» (для язвительного разнообразия). Мой следующий вопрос, которого я боюсь, может оказаться сформулирован даже хуже, чем мои прежние вопросы. Я решаюсь задать его только в надежде на Ваш честный ответ. Литература и поэзия используют слова, которые являются неизбежной редукцией в попытке описать или, по крайней мере, указать на то, что является неизъяснимым. Ваши собственные работы часто обращаются к этому. Например, Сирруф в «Generation П» замечает: «Откровение любой глубины и ширины неизбежно упрется в слова. А слова неизбежно упрутся в себя». В то же время это ваше ремесло и средство к существованию, и ваши работы достигают большого успеха в обращении к неизъяснимому. Вы когда-нибудь представляли себе достижение точки, после которой письмо перестанет Вас интересовать или быть необходимым?

ВП: я только что закончил короткий рассказ на эту тему: о пределах, положенных словам. Это была моя попытка переписать «Письмо Лорда Чандоса» Хьюго фон Хофманнсталя. Это очень интересная тема. Сама идея, что слова являются неизбежной редукцией, появляется в пределах царства слов и выражена словами. Если Вы говорите, что имеется что-то, о чем нельзя говорить, Вы противоречите себе, потому что Вы уже говорите об этой непроизносимой вещи. Единственная разница в том, что Вы используете слова, «непроизносимое» и «неизъяснимое», чтобы сказать об этом. Я думаю, «непроизносимое» могло бы быть единственным возможным оксюмороном из одного слова.
Слова никогда не могут быть сведены к самим себе, потому что они просто не имеют чего-либо, что могло само назвать себя. Они только входят в относительное существование как объекты вашего сознания, и их значения и эмоциональная окраска могут разительно отличаться у разных людей. К чему же они могут быть сведены? Слово — единственный способ иметь дело с сознанием, поскольку «сознание» — тоже слово, и Вы можете только связывать одни слова с другими. Однако, это не значит, что нет ничего вне слов. Но то, что вне слов, существует только вне слов, когда мы молчим об этом с самого начала.
Что касается точки, после которой письмо меня больше не интересует, я достиг ее впервые через пять минут после того, как я начал писать мой первый рассказ. Но на шестой минуте я почувствовал, что письмо заинтересовало меня снова. Если рассматривать это, как мой цикл, я достигаю этой точки приблизительно двенадцать раз каждый час, который я посвящаю письму. Так что я не должен воображать достижения этой точки — я ее знаю очень хорошо. Но эта точка никогда не заключительная. Я думаю, что никакой последней точки не существует вообще. Жизнь — сука, а потом — смерть. Смерть — сука, а потом рождение. Письмо — очень похоже на это, поскольку это множество коротких жизней в пределах вашей более длинной.

Перевод с английского: Котовский
Источник: Bomb Magazin

Алла Пугачева откровенно о Киркорове и Максиме Галкине.

В этом году Алла Пугачева (61) и Максим Галкин (34) отмечают юбилей — 10 лет, как они вместе. И вот в канун круглой даты Алла дала интервью программе «Русские сенсации», выходящей на НТВ, и рассказала, как начиналась ее «любовь-морковь» с Галкиным и как закончилась с Киркоровым (43)!
Ужасное сексуальное влечение

— Бог меня сначала наказал Киркоровым, — сделала сенсационное признание Пугачева. — Прилично наказал. Показал, что нельзя делать так, как я поступила. Все же в шутку было: «Любишь? Женись!» А так делать нельзя! Я долго просила прощения за то, что венчалась, потом — что развенчивалась. И каялась, и исповедовалась... И мне дали утешение в виде Максима. Мы познакомились в Витебске, в 2001 году, на «Славянском базаре». Когда я увидела его, искра сразу пробежала! Я даже, честно скажу, не поняла, что это было. Не любовь, не ненависть, не какой-то особый интерес, а именно искра! Когда меня с ним познакомили, я уже знала, что Галкин — популярный артист, но не знала, что именно он делает. На следующий день на вечеринке он сделал первый шаг. Подошел ко мне и пригласил танцевать. И я, как под гипнозом, пошла, хотя не собиралась. И вот в танце у меня появилось ужасное... сексуальное влечение! Я даже не ожидала от себя! С этого все как-то и пошло. Он понял. Я поняла. Я чувствовала, что он — прекрасный любовник. Это мне как раз и надо было. И я не была разочарована! Итог — мы вместе 10 лет. А ведь я не рассчитывала на долгие отношения с Максимом! Даже не заметила, как все переросло в абсолютную необходимость друг в друге. Притянуло, затянуло и за уши не оторвать! Но 10 лет — это так мало для меня! Если разделить на дни, окажется, что это очень мало. Где-то около 4000 дней. Но сейчас я рада и такой цифре...
Когда разводились, угрозы были

— Филя прекрасно понимал, что с этого момента уже была не житуха, а так... — призналась Примадонна. — Я говорила ему: «Как только у меня кто-то появится, я сразу уйду. Я налево не хожу. Я только прямо хожу! Такой я человек...» Но еще три года мы были вместе... Я не хотела, чтобы все говорили об этом. Как раз тогда Кристина разводилась, и я не хотела, чтобы внук Никита опять видел какие-то разборки, но на этот раз уже мои. И только из-за внука я поддерживала отношения, делала вид, что все хорошо, чтобы не травмировать парня. А когда уже окончательно расставались, угрозы были! Он говорил: «Умру или покончу с собой!» Я отвечала: «Давай-давай!» Я ведь прекрасно знала, что этого не будет, и поэтому говорила: «Знаешь, меня это не остановит. Ничего не остановит». Он переживал, конечно. Но не из-за того, что теряет меня, а за себя, любимого. Переживал, как любой нарцисс. Я же его с детства знаю, когда ему было еще 11-12 лет. У него — природный нарциссизм. Это беда. Он ничего с собой не может поделать... Я ушла из дома, жила в гостинице... Макс прекрасно видел, что мы с Филиппом не живем больше вместе, и он приходил ко мне...

Кристина не сразу приняла Максима. Вначале насторожена была. Переживала: «Что? Опять? Мама, смотри!» Она проверяла его на вшивость, ох, как проверяла! Но Максюта у нас всё выдержал!..

— Конечно, я — как красивая машина ретро, все равно в моде. Но я не снимаю с себя ограничитель, — сказала Алла. — Порой Макс обижается на меня, когда я делаю ему какое-то замечание, или шучу над ним... И когда я вижу в его глазах чуть ли не слезы, то очень корю себя. А сейчас вот сижу и думаю: ну какая же ты — дура! Это ведь такое счастье, когда тебя понимают и у тебя есть хороший друг! Что еще нужно? Люблю ли я Максима? Ну, конечно, люблю!..

Никита Михалков: "Буду бить любого, кто посягнет на мою честь и безопасность"
Никита Михалков и гендиректор студии "ТРИТЭ" Леонид Верещагин знают, что за вручением "Оскара" в номинации "Лучший иностранный фильм" стояла чисто коммерческая интрига...
Елена Ямпольская

"Противостояние" и "Цитадель" - так называются две части продолжения "Утомленных солнцем", над которыми работает Никита Михалков. Эти крепкие, бронированные слова будто явились из режиссерского подсознания. Михалков не первый год многим в России противостоит и упорно держит оборону.

Первая часть интервью с Никитой Михалковым

"Противостояние" и "Цитадель" — так называются две части продолжения "Утомленных солнцем", над которыми работает Никита Михалков. Эти крепкие, бронированные слова будто явились из режиссерского подсознания. Михалков не первый год многим в России противостоит и упорно держит оборону. Однако обозреватель "Известий" вызвала Никиту Сергеевича на честный, без утайки разговор, и он вышел из цитадели — чтобы ответить своим непримиримым оппонентам и прекратить противостояние с теми, кто просто плохо его знает... Во вторник мы опубликовали "первую серию" этого небывало откровенного интервью. Сегодня — день второй. Все, что вы хотели знать о Михалкове, мы выяснили для вас.

"Как насчет того, что я на Красной площади изнасиловал двухлетнего бычка?"

вопрос: Ваш фильм получил 16 "Золотых орлов". Говорят, что Национальная киноакадемия полностью находится в руках Михалкова и он выписал себе такое количество наград, какое счел нужным.

ответ: Давайте на секундочку предположим, что это так и есть, что я могу влиять на решение академиков. Так неужели меня не смутили бы 16 "Орлов"? Неужели я бы не сказал: ребята, зачем мы будем подставляться? Там есть достойные люди среди номинантов. Ну, ладно, нам за "Лучший фильм", тогда "Лучшую режиссуру" давайте кому-нибудь уступим... В том-то и дело, что никакого влияния нет и быть не может. Его не было в прошлом году, когда "Остров" Павла Лунгина победил в шести номинациях. Не было и в этом. Я после церемонии имел возможность ознакомиться с результатами голосования. 97 голосов за "12". И 32 — за следующую картину.

Какое отношение я имею к академии? Я вместе с секретариатом Союза кинематографистов выступал инициатором ее создания. Эта идея витала в воздухе со времен Кулешова. И Герасимов, и Бондарчук хотели того же. Что касается "Ники", это академия частная. Она учреждена отдельными людьми и не носит национального характера. Мало того, я предлагал Гусману: пусть "Ника" останется как премия, как церемония. Вы будете по-прежнему вручать призы. Только решение — кому их вручать — станут принимать избранные академики. В число которых, разумеется, войдут уже существующие лауреаты "Ники". И мы об этом договорились, но на учредительном собрании они организовались в академию сами. Им было важно сохранить свое влияние и свои вкусовые предпочтения. Я могу это понять. Только теперь не говорите, что Национальная киноакадемия создана в пику вам. Я просто довел дело до конца. Президентствует в академии шесть лет бессменно Владимир Наумов. Я не вице-президент и даже не член президиума. Если бы у меня хоть на секунду было рыло в пуху, неужели я бы допустил, чтобы мы получили эти 16 статуэток? Нам их дали честно и заслуженно, вон они стоят, и в гробу я видел тех, кто несет всякую чушь.

в: А как насчет вашего влияния на российский "оскаровский" комитет и даже на заокеанскую академию?

о: А как насчет того, что я позавчера на Красной площади перед мавзолеем изнасиловал двухлетнего бычка?

в: Почему бычка?

о: А почему нет? Сочинять так сочинять. Я и помыслить не мог, что мы попадем в "оскаровскую" номинацию. Я вообще не думал, что там досмотрят картину до конца. Зная своих американских коллег, зная, как они не любят смотреть иностранное кино, да еще разговорное, да еще с субтитрами, у меня не было никаких иллюзий на сей счет. У нас даже дистрибьютора не было, мы послали фильм в Америку, как мой прадедушка Василий Иванович Суриков послал когда-то свой рисунок из Красноярска в Академию художеств. Это сейчас появилась Sony Classics. Что касается российского комитета, люди, которые говорят о моем "влиянии", могут доказать, что я кому-то звонил, кого-то о чем-то просил? А теперь у меня к ним встречный вопрос: а вы что предлагали выдвинуть от России?

в: Да ничего.

о: А, в смысле — лучше ничего, чем Михалкова. Ну, тогда о чем мне с ними разговаривать? Хотя я бы, конечно, с радостью подтвердил все эти слухи — чтобы заткнуть рты: "Ребята, вы имейте в виду... Видите, какие у меня длинные руки? Так что вы уж сидите тихонечко..." Но меня последние 15 лет каждый день лупят наотмашь, только ленивый меня не оплевывает, и я никому никогда не отвечал. Вот сейчас отвечаю — в первый и последний раз.

в: С чем, на ваш взгляд, связано то отторжение, которое вы вызываете у многих людей, в частности у критиков?

о: С завистью. Зависть — мать злобы и ненависти. Вполне естественно, когда больные люди завидуют здоровым.

в: Ну почему же? Бывают больные, которые по степени великодушия и благородства дадут фору любому здоровяку.

о: Конечно. Но я говорю сейчас о правиле, а не о замечательных исключениях из него. На самом деле великое счастье, что эти люди меня не любят. В противном случае пришлось бы уходить из профессии. Полюбили — значит, я такой же, как они, значит, и я заболел. А их ненависть — это лакмус для меня. Маяк, подтверждающий, что я иду правильной дорогой. Поэтому делайте что хотите, пишите про меня что хотите, но только не смейте меня хвалить.

Ведь это не сегодня началось. Ты видела книгу "Ошибки "Сибирского цирюльника"? Ну что ты! Издана в Швеции. Вот такой том. Сколько пуговиц на мундирах, это не так, то не эдак... В 1999 году. В стране, где на тот момент кино просто отсутствует как вид искусства. Крупная газета, подводя итоги года, позволила себе сказать, что "Сибирский цирюльник" — самый большой экономический провал. "Никита Сергеич за время простоя потерял нюх и коммерческую хватку"... Это пишется про картину, которая собрала 2 миллиона 600 тысяч долларов при прокате в 36 кинотеатрах, существовавших тогда на всю страну. А сколько бы мы собрали в трехстах кинотеатрах, если бы "Цирюльник" вышел в стране с нормальным кинопрокатом? Но об этом не пишется.

в: Кстати, как прошли "12"? Какой у них бокс-офис?

о: Для своей категории — очень приличный. Мы собрали около шести миллионов долларов, больших денег не заработали, но, конечно, вышли в плюс.

в: Как бороться с завистью? Рецепт от Михалкова.

о: Суди о своей жизни по тем, кто живет хуже тебя, а не по тем, кто живет лучше.

в: Это с собственной завистью так бороться хорошо. А с чужой?

о: Надо просто пожалеть. Молиться за них, и все.

в: А вот, например, ваш отец — как он переносил зависть? Ведь, насколько я понимаю, ни особенно верующим, ни воцерковленным человеком его назвать нельзя.

о: А он ребенок. Ему всю жизнь 13 лет, как мама говорила. Он и страдал по-детски. И способы защиты от зависти у него были соответственные. Снежок кинуть, а не донос написать. Он чистейший человек в этом смысле. Мог ругаться, но не мстил никогда никому. И сам зависти лишен напрочь. Может, потому что был обласкан. Да и потом, с таким дарованием еще кому-то завидовать?..

"Я сам знаю, что эти финалы разрушают уровень картины"

в: В фильме "12" есть точка, на которой подрываются даже те, кто до этого смотрел картину на одном дыхании. Когда ваш герой произносит: "Русский офицер бывшим..." — "не бывает" опущено, но угадывается — и роняет слезу. Я подозреваю, что на "дяде Николае" вы просто сэкономили, у него должны были быть свои флэшбэки, которые объяснили бы нам, что жизнь у него была непростая, отставка — вынужденная. Таким образом нас бы подвели к слезе через определенную историю...

о: В принципе вы правы, на Николае я экономил время, просто потому, что не видел необходимости все это разъяснять. Мне кажется, и так очевидно, что он офицер, прошел Чечню, глубоко оскорблен и тем, что происходило там, и тем, что случилось в его собственной жизни. Когда выйдет четырехсерийный телефильм "12", конечно, это будет яснее. Но поразительно, что меня обвиняют и в том, что я слишком подробно все объясняю, и в том, что я чего-то недоговариваю. Видимо, неприязнь к моей личности застилает для некоторых людей все остальное.

в: Знаю зрителей, которым не понравилась назидательность финала, кого раздражает символическое присутствие воробья и иконки.

о: Воробей совершенно неожиданно прилетел ко мне на Иордане. Я там работал, правил сценарий. В ста километрах от места, где крестился Спаситель. Я понимаю, что опять подставляюсь, что найдутся люди, которые скажут, что все это — пошлая мистика, но другого объяснения нет. Мне нужен был воробышек как некое послание. Чтобы еще раз напомнить, что есть высшие силы, которые все видят. Если ты заметила, он вступает в дело, только когда это необходимо.

Я сам знаю, что этот финал — точнее, эти финалы разрушают художественный уровень картины. Я это знаю. Мы об этом много говорили с моими соавторами Сашей Новотоцким и Володей Моисеенко. И все же решили оставить. Та девочка, которая пишет в интернете, что она пришла в зал, набила рот попкорном, а жевать начала на улице, — этой девочке еще кое-что надо объяснять в лоб. И ради нее, ради таких, как она, я готов пойти на понижение уровня. Хотя, на мой взгляд, многое утеряно и той аудиторией — образованной, начитанной, насмотренной, которая смеется над этими финалами и полагает их лишними... Честное слово, я никого ничему не хочу учить. Но, на мой взгляд, сейчас наступает время определенности. Пора договаривать все до конца. Пора озвучить то, что в последние годы произносить вслух было не принято. Вот картина архимандрита Тихона "Византийский урок" — пример, как можно сказать все до конца. Мюнхенская речь президента — пример.

в: Да и речь на последнем Госсовете.

о: Конечно. Только проговаривая определенные вещи, формулируя их, мы сможем наконец понять, кто мы такие.

в: Не приведет ли наша определенность к жесткой конфронтации с Западом, к новой серии "холодной войны"?

о: Конфронтация возникает тогда, когда люди врут. Выдают одно за другое, надеясь, что их партнер или собеседник настолько глуп и необразован, что проглотит эту ложь и не подавится. Опять-таки возвращаясь к фильму отца Тихона — там ясно показано, что менторское, уничижительное отношение Запада к Востоку превалирует еще со времен Византийской империи.

в: Почему — при столь определенных взглядах — вы сочли необходимым полететь в Лос-Анджелес, на церемонию "Оскара"?

о: Во-первых, я повез туда своих коллег, для которых это имеет значение. Во-вторых, я уважаю Американскую киноакадемию — вне зависимости от моего отношения к политике Соединенных Штатов.

в: Фильм "12" разошелся на цитаты, из которых, по-моему, самая востребованная: "Русскому человеку по закону жить скучно". Иногда настолько скучно, что он решается на убийство. Как вы относитесь к историям Виталия Калоева и питерского боксера Кузнецова?

о: Человек, поставленный в необходимость убить, достоин огромной жалости. Страшно быть убитым, но не менее страшно быть убийцей. Ему до конца жизни придется носить ад в своей душе и пытаться отмолить этот грех.

в: Вы всегда открыто говорите о своей вере. Даже имя свое трактуете не только как "победитель", что понятно — корень греческий, но еще и "бесогон". Почему "бесогон"?

о: Есть икона "Святой Никита, изгоняющий бесов". В святцах несколько Никит, мои именины как раз выпадают на бесогона. На меня подали в суд и требовали моего медицинского освидетельствования, когда я на прошлом съезде Союза кинематографистов сказал с трибуны: "Ребята, я же слышу, как вы там копытцами по углам щелкаете и хвостами о ножки стульев бьете..."

в: Не боитесь, что вас назовут не бесогоном, а мракобесом? Корень один, но смысл разный...

о: Да пусть называют. Чем больше клевещут, тем чище душа. Это не мои слова, это мне священник однажды сказал.

в: Кстати, как результаты освидетельствования?

о: Здоров. Даже слишком.

в: Насколько я понимаю, для вас "здоровый" — вообще высшая похвала.

о: Правильно. Душа должна быть здорова, в первую очередь, ну и тело, конечно, желательно. Потому что у здорового человека и взгляд здоровый. Здоровье — это здОрово.

в: И здорОво... Вы участвовали в последнем Госсовете, где обсуждалось, какой станет Россия к 2020 году. А может так случиться, что к тому времени мы увидим картину "Утомленные солнцем-3"?

о: Вряд ли. У меня столько еще несделанного, недосказанного, что хотелось бы хоть частично реализовать...

в: Что именно?

о: Ну, во-первых, "Солнечный удар" Бунина. И "Однажды в России". Это энциклопедия современной российской жизни. Но не как "12". С другой стороны.

в: По типу "Однажды в Америке"?

о: Да... Вот представь: 90-е годы. Японский ресторан. Очень дорогой. Официант приносит, уносит блюда. За столом компания мужиков. Пробуют есть палочками — не очень получается. Разговоры ни о чем. Вдруг — звонок мобильного. Замолкают на секунду... Нет, не то. Опять что-то заказывают, пробуют. Официант сгребает остатки, уходит на кухню, камера за ним, мы видим, как все это — ш-ш-ш, в помойное ведро. И в том числе — мобильный телефон.

Из ведра телефон попадает в мусорный бак. У бака сидит бомж. Как потом выясняется, бывший научный работник. Слышит звонок, достает трубку, отвечает. Ему говорят: "Ждем через двадцать минут по такому-то адресу..." Это завязка. Дальше этот человек на абсолютно авантюрной основе попадает в такую драматургическую спираль...

в: Звучит захватывающе. Вас потянуло на триллеры?

о: Это не триллер, это сага.

"Единственный раз в жизни встал на коньки, и в тот день у меня увели девушку"

в: Почему все-таки Дапкунайте не снимается в "Утомленных солнцем-2"?

о: Скажу так: я бы очень рекомендовал Ингеборге тщательнее отбирать своих агентов в России.

в: Говорили, будто вас развело некое телешоу, в котором она участвовала.

о: Это одна из причин. Я ее предупреждал, что такие шоу очень подрывают образ артиста в глазах зрителей.

в: То есть вы являетесь противником танцев со звездами, звезд на льду, цирков, рингов и прочего?

о: Ни в коей мере. Все, вами перечисленное, интересно смотреть. Я говорю о реалити-шоу — "Большой брат", "Дом-2", где, по-моему, ни разу ни у кого из участников ни одной книжки не появилось на тумбочке.

в: Значит, Дапкунайте пострадала из-за "Большого брата". А, кстати, будь вы сейчас молодой звездой, в каком шоу согласились бы участвовать?

о: Ну, во-первых, я и в своем нынешнем возрасте поучаствовал бы с удовольствием. Если бы время нашлось. Это азартно, это весело...

в: О, после нашего интервью к вам ломанутся с приглашениями. По-моему, вам подходят бокс и джигитовка. Или работа с хищниками.

о: Если выбирать, исходя из соответствия характеру, — пожалуй. А если на преодоление себя — это лед. Я единственный раз в жизни встал на коньки, в тот день у меня увели девушку, и я — в знак протеста — никогда больше на каток не ходил.

в: Увели, пока вы учились кататься?

о: Ну да. Она была на фигурных коньках, мой товарищ — на "канадах" хоккейных, а я — на двухполозных, которые прикручивались к валенкам...

в: Минуточку. Сколько же вам было лет?

о: Лет десять.

в: Рановато у вас начали девушек уводить.

о: Это послужило мне уроком.

в: Никогда больше не вставать на коньки?

о: Заботиться о том, чтобы не уводили девушек.

в: Как вы относитесь к пародиям на себя самого? В основном Галкин этим увлекается. Видели в его новогоднем шоу, как Михалков режиссирует зимнюю Олимпиаду в Сочи?

о: Нет. А что там было?

в: Очень смешно, по-моему. Например, Михалков упорно называет биатлонистов охотниками. "Выстрелил и стой на месте. Куда ты побежал? Ты же русский человек! Тебе собака все принесет..." Или конькобежцу: "Что ты согнулся в три погибели? Ты же русский человек! Распрямись!" — "Так ведь последним приду, Никита Сергеевич!" — "Ничего, я смонтирую — придешь первым..." Так, по вашему хохоту понятно, что к пародистам вы лояльны.

о: Да я вообще лояльный человек. Я не знаю, кто и зачем про меня всякие ужасы сочиняет. Странные люди: сами придумывают монстра, и сами потом его боятся. Ты не представляешь, до какого абсурда иногда доходит. Не для печати: тот же Галкин отказался участвовать в церемонии вручения "Золотого орла". Что-то там у него не сложилось. Ну, отказался и отказался. Так Алла Пугачева пришла к управделами президента Кожину и попросила: "Защитите Галкина! Михалков его теперь в порошок сотрет..." Почему?! За что?! Что случилось? Конечно, это некрасиво, он отказался за день до церемонии. Но у меня Меньшиков отказался участвовать в "12" за полтора дня до начала съемок. Другой разговор, что, кто прав, кто виноват, — Бог рассудит. Но чтобы я начинал гонения?! Бред!

в: Потрясающая история. Почему же не для печати? Давайте ее оставим, пожалуйста!

о: Ну хорошо.

в: Всякий раз, когда в России умирает известный в прошлом, но забытый и брошенный в старости актер, первый вопрос: где был Союз кинематографистов? И конкретно: где был Михалков?

о: Михалков был там, где мог быть. Мы встретились с Михаилом Кононовым, я спросил: "Какие у тебя проблемы? Скажи, что тебе надо?" Он сказал, я это сделал. Что касается ситуации в целом, то я —как председатель Союза кинематографистов — говорил, что деньги, вырученные от продажи Киноцентра, надо оставить как пенсионный фонд и фонд экстренной помощи. А не тратить их на перманентный ремонт умирающего Дома кино. Я четыре раза предлагал его сломать, найти инвестора, построить новый. Не хотят. Меряют по себе: на строительстве можно столько украсть — как мы бы это сделали, поэтому не дадим Михалкову ничего делать, чтобы он не украл... Ты не представляешь, сколько я денег — своих личных денег — потратил на Союз. На пенсионеров, на больных. Но когда я об этом сказал вслух, в зале захихикали: "Никита Сергеевич, это ведь интимная вещь". Да, интимная. А почему вы — интимно — от своих гонораров, от своих клубов не отстегнете что-нибудь нищим и больным?

В итоге мы с Виктором Вексельбергом создали фонд "Урга — территория любви". Фонд сможет тратить 25 миллионов рублей в год — в основном на медицинское обслуживание вдов, пожилых деятелей кино, ну и молодых, если, не дай бог, с ними случится что-то серьезное.

в: До сих пор очень часто в Рунете — как только заходит речь о Михалкове и надо увесистый камушек кинуть в огород, — вспоминают историю десятилетней давности с лимоновцем.

о: С чем?

в: С кем. С лимоновцем, который пришел к вам на мастер-класс и бросил яйцо. Вы приказали охране его схватить, подошли — и ботинком по ро... пардон, по лицу.

о: Ты имеешь в виду того парня, у которого еще и пистолет нашли?

в: Этого я не знаю.

о: Зато я знаю. У него нашли газовый пистолет. А в Самаре те же лимоновцы пытались плеснуть в меня серной кислотой. В Питере — кинули нож. Пока у меня сил хватит, я буду бить любого, кто посмеет посягнуть на мою честь и безопасность. А также на честь и безопасность моих близких. Бить буду в кровь — так и запиши. А вся эта интеллигентская херня: "Бедного мальчика ботинком..." Ты поднял руку — будь готов отвечать.

в: А как же "подставь другую щеку"?

о: Я сожалею, что, может быть, в этом вопросе мне не хватает смирения. Но тогда надо быть отшельником, монахом. Я не монах, силы у меня есть, я много занимаюсь спортом, так что — не умеют любить, пусть боятся.

в: А вы сами чего-нибудь боитесь?

о: Конечно. Много чего боюсь. Себя потерять боюсь — в первую очередь... Понимаешь, я не хочу рассказывать людям — тем людям, которые на полном серьезе сочувствуют этому лимоновцу и проклинают Михалкова, о жутком творческом одиночестве. О том, как не хватает ушедших — того же Паши Лебешева. О том, как трудно бывает, когда на тебя одного все наваливается и не у кого спросить совета. У меня замечательные друзья, соратники, высочайшие профессионалы, один Леня Верещагин чего стоит, но все же есть вещи, так глубоко и почти невидимо запрятанные, что ощутить правильность пути можно, только протоптав все тропинки, долго и мучительно нащупывая правильную дорогу. И тут так нужны попутчики, которые понимают тебя и мучаются вместе с тобой...

в: Никита Сергеевич, последний вопрос: насколько искренне вы отвечали?

о: А ты сама не чувствуешь?

«Я придумала срамные частушки»
Неожиданный для экспертов лауреат премии «Русский Букер» Елена Колядина рассказала о своем победоносном произведении.

«Говорят, что когда ты разговариваешь с Богом, это молитва, а когда Бог разговаривает с тобой, это шизофрения. Видимо, у меня была шизофрения, потому что, когда я писала роман, Бог разговаривал со мной. Он был достаточно веселый, добродушный», – призналась газете ВЗГЛЯД лауреат «Русского Букера – 2010» Елена Колядина, автор книги «Цветочный крест».

Главное достоинство любой премии – непредсказуемость. Что бы ни говорили о премии «Русский Букер», ежегодно вручаемой за лучший роман на русском языке, по крайней мере в этом достоинстве ей не откажешь.

В 2010 году жюри сделало эксцентричный, чтобы не сказать сюрреалистичный, ход, наградив писательницу из Череповца Елену Колядину за эротический роман «Цветочный крест», в котором повествуется о судьбе девушки по имени Феодосья, жившей в XVII веке в городе Тотьма. Текст обнаруживает довольно оригинальные представления автора о русском языке допетровской эпохи и начинается знаменитыми теперь уже словами: «В афедрон не давала ли?».

Решение высоких арбитров выглядит тем более интересным, что соседями Колядиной по шорт-листу были известные писатели Олег Зайончковский и Герман Садулаев, а также прошлогодняя финалистка «Большой книги» Мариам Петросян с культовым романом «Дом, в котором...». Петросян, впрочем, получила «Студенческий Букер» – особую награду в рамках российского букеровского проекта, которую вручает молодежное жюри.

Предоставляя другим комментаторам дискутировать о парадоксальной судьбе «Русского Букера», газета ВЗГЛЯД публикует интервью с Еленой Колядиной, в котором писательница рассказывает о своем творческом методе.

ВЗГЛЯД: Ваш роман, очевидно, нужно считать историческим – действие его происходит в XVII веке. Вы работали с какими-то источниками, чтобы погрузиться в эпоху, уточнить детали, прописать фактуру?

Елена Колядина: У меня были краеведческие книги о городе Тотьма (сама я там не была), а также вопросник исповедующимся, репринтное издание XIX века – учебник для семинаристов, который учит молодых священников, как задавать вопросы на исповеди. И еще у меня была книга, о существовании которой многие не подозревают. Все знают о словаре пословиц русского народа Владимира Даля, но никто не знает, что в этом словаре еще был раздел, который назывался «Потаенные пословицы». Это пословицы и поговорки, относящиеся к сексуальной жизни. Я воспользовалась этим словарем, поняла, как создавались эти срамные пословицы и частушки, и по их образу и подобию сочинила сама. Провела реконструкцию и в стиле позднего средневековья придумала срамные частушки и пословицы.

ВЗГЛЯД: Ваша героиня в какой-то момент становится юродивой. Соотносите ли вы этот сюжет с житийной литературой?

Е. К.: Нет, совершенно не соотношу. Моя героиня хочет вырваться из привычного круга. Несмотря на то что она впадала в юродство, она хочет учиться, она вышивает на шелке сферу мироздания, ей хочется заниматься космографией. Она не смогла до конца отринуть себя в своей любви к Богу и все-таки осталась женщиной.

ВЗГЛЯД: В русской литературе есть особая традиция срамных и обсценных текстов, хрестоматийным представителем которой является, скажем, Иван Барков. Эта линия имеет какое-то значение для вас?

Е. К.: Когда я читала Баркова, мне казалось, что это грубо и нарочито. Я считаю, что я как женщина сумела написать о сексе более нежно и мягко.

ВЗГЛЯД: То есть вы на традицию не оглядывались, ваш текст написан, так сказать, с чистого листа?

Е. К. Да. Это то, что я услышала, то, что прозвучало в моей голове.

ВЗГЛЯД: Можно ли сказать, что «Цветочный крест» некоторым образом наследует другим вашим романам, вписывается в контекст вашей женской прозы?

Е. К.: Да, мои героини всегда гламурные, хоть слово это и затаскано настолько, что даже неудобно его произносить. Даже моя героиня Феодосья, которая живет в 1672 году, тоже гламурная. Она просит брата привезти притирки из Москвы, хочет сафьяновые сапожки бирюзовые и прочее. Моя героиня – всегда гламурная девушка, в какое бы время она ни жила.

ВЗГЛЯД: В «Цветочном кресте» затрагиваются религиозные и церковные реалии, и делается это, в общем-то, безо всякого пиетета...

Е. К.: Знаете, говорят, что когда ты разговариваешь с Богом, это молитва, а когда Бог разговаривает с тобой, это шизофрения. Видимо, у меня была шизофрения, потому что, когда я писала роман, Бог разговаривал со мной. Он был достаточно веселый, добродушный, хорошо откликался на юмор, смеялся, говорил: «Ну ладно, пиши, что хочешь!» Сидел, стыдно сказать, положив ногу на ногу. Правда, смотрел на меня немножко сверху, но, тем не менее, я считаю, что все это было с его благословения, иначе я бы не смогла написать эту книгу.

ВЗГЛЯД: И все же – не боитесь осуждения со стороны ортодоксальной аудитории?

Е. К.: Нет, не боюсь. В православии достаточно образованные, продвинутые люди. И мне кажется, что я, наоборот, пропагандирую веру. Хотя подчеркиваю, что я ни в коем случае не фанат веры, ни в коем случае! Большинство моих книг совершенно не об этом. Собственно говоря, это единственная книга, которая пересекается с православием.

ВЗГЛЯД: Как бы то ни было, пастырь героини у вас ведет себя несколько фривольно.

Е. К: Нет, не фривольно. Он себя ищет. Он молодой, амбициозный, так же как и вы, он хочет попасть в патриарший пул. Он считает, что делает доброе дело – темную тотемскую паству, которая погрязла в язычестве, ведет к вере. Он нормальный человек. Я отношусь к нему как к своему ребенку, который немножко заблуждается.

ВЗГЛЯД: Вы знакомы с придирками некоторых критиков, которые обнаруживают в вашем романе случаи несоответствия реальности XVII века?

Е. К.: Да. Скажем, по поводу картофельных рагулек. Эти рагульки – из деревни, это воспоминание моего детства. Я прекрасно знаю, что тогда на Руси картофеля не было, ели репу, но мне так хотелось это вставить! Вообще, во всех своих книгах я разбрасываю какие-то заветные для меня вещи, помещаю туда детали, которые дороги мне, – из моего детства, из жизни родителей. Например, в романе «Краденое счастье» героиня встречается с Путиным в день моего рождения. Поэтому все ошибки – это не ошибки, это сделано намеренно.

ВЗГЛЯД: Вы видели рецензии, где вас упрекают в некорректной имитации старинного языка?

Е. К.: Да, я читала и наслаждалась. Дело в том, что по моей книге нельзя изучать ни историю, ни грамматику. Если бы это было написано по правилам, это было бы совершенно не интересно читателю, это было бы для академиков. А это художественная книга.

ВЗГЛЯД: Вы удивлены, что вам достался «Букер»?

Е. К.: Нет, не удивлена.

«Как вы оцениваете итоги «Русского Букера» – и книгу, получившую премию, и состояние российской прозы в целом?» (Михаил КРУГОВ)

Решение жюри «Русского Букера», отдавшего премию 2010 года книге Елене Колядиной «Цветочный крест», никакого отношения к состоянию российской прозы не имеет. Проза – отдельно, а книга Колядиной – отдельно. Присуждение именно ей столь престижной литературной награды – казус, каких ещё не бывало в России. Причины, побудившие нынешнее жюри (его состав каждый год меняется) принять это странное решение, не понятны никому. Литературное сообщество на редкость дружно возмутилось и отвергло этот выбор как оскорбительный.

А в чём, собственно, дело? Череповецкая журналистка написала порнографический роман из русской жизни XVII века. Написала плохо, безграмотно, пошло. Кто-то из критиков уже назвал это сочинение «срамным лубком», кто-то – «катастрофой» и «кошмаром». Лично мне самым подходящим кажется определение «тошнотворная фигня». Читать эту «фигню» физически невозможно: действительно испытываешь приступ тошноты и гадливости. Прискорбно.

А русская литература, слава Богу, жива и здорова, пишутся и хорошие, умные книжки, есть что почитать. Но об этом мы поговорим отдельно.

Светлана ШИШКОВА-ШИПУНОВА,
журналист, писатель, литературный критик