Браво! Просим, просим правдивых историй из жизни народной!

ЭВАКУАЦИЯ
Мы с мамой эвакуировались из Владикавказа (Северная Осетия) летом 1942 года, когда немцы устремили свои главные силы на Кавказ. Взять Владикавказ означало для них открыть дорогу на Баку, к нефти.
Мы уехали из города с последним эшелоном, в который попали благодаря папиному другу – инженеру: его завод отправляли в Казахстан.
Немцы уже в полутора километрах от города; отец был на фронте, мать и сёстры моей матери жили в Алма-Ате. Выбора у нас не было.
Предпоследний эшелон немцы разбомбили. Нам повезло, мы уцелели, но добирались до алма-Аты полтора месяца.
Я помню наши теплушки: нары, солому, на них и нас с мамой – одиноких и беззащитных.
Страшной была дорого до Баку: обстрелы, бомбёжки.
Еду женщины готовили на остановках – на кострах в поле. Поезд трогался внезапно, и, под гудок паровоза, они с кипящими кастрюлями, обжигаясь, бежали за вагонами.
Помню Баку: тёмная, звёздная, летняя ночь, мы расположились на своих узлах в порту, ожидая погрузки в трюм парохода. Наша цель – порт Красноводск, уже в Казахстане.
Я лежу на чём-то мягком и смотрю на небо, где ползают лучи прожекторов, стараясь поймать в перекрестье вражеский бомбардировщик.
Пересекли Каспий за двое суток: нас сильно качало, всех тошнило, но перетерпели....
Наконец, Красноводск. И здесь - новый удар: в городе была холера, карантин сняли за день до нашего прибытия. Еды нет и все гурьбой идут на базар. Поражают безлюдье, тишина; на базаре несколько женщин продают рыбёшку.
В Красноводске нас пересадили в пассажирские вагоны, и в путь – по по степям и пустыням Казахстана. Мы ехали около месяца; впечатлений от этого пути память не сохранила – ведь мне было всего пять лет, и я очень устала.
Но вот долгожданная остановка – станция Алма-Ата-I.

Пустынная, раскалённая от жары площадь, до города 9 километров.
Нас окружают люди в восточных халатах, с кнутами за поясом. Это местные «таксисты», и транспорт здесь же – маленькие ослики, запряжённые в маленькие тележки.
Я сижу на наших узлах с одеждой. Мама так намучилась с ними в дороге, но это они спасли нас от голода в Алма-Ате. Мы этого ещё не знаем. Меня сажают на тележку, а мама и «таксист» идут пешком все 9 километров.
Жара, место открытое, но вот, наконец, въезжаем в теннистую аллею.
Огромные серебристые тополя тянутся по сторонам дороги. Людей очень мало, горбатая мостовая пустынна, лишь по сторонам её журчат арыки – канавки с чистой, прохладной водой.
Сворачиваем на тихую улицу в центре города с маленькими домиками, утопающими в садах. Это Пушкинская, здесь живёт мамина сестра.
Останавливаемся у зелёных ворот, из калитки выскакивает красивая девушка с криком: «Наташа приехала!»
Меня несут в дом; там моя тётя Оля, её муж, дети: дочка Нэля и подросток Боря.
Слёзы, объятия, семейный совет: как подготовить мою бабушку, которая живёт в другом доме, к появлению дочери и внучки.
План составлен. Идём с Нэлей, мама крадётся за нами. Вот и бабушкин дом в саду, вот и она - я вижу бабушку первый раз.
- Откуда девчончишка такая худющая?
- А это Наташина! – отвечает умная Нэля.
Бабушкин крик, объятия, слёзы бабушки и мамы...
Мы доехали.

Дядя Петя.

Чем дольше я живу, тем чаще возникают в памяти картины моего военного и первых лет после войны детства.
Они прошли в эвакуации, из которой мы с матерью во Владикавказ уже не вернулись: отец пропал без вести в мясорубке под Краснодаром в 1942 году, матери пришлось начать новую жизнь.
Алтай, пригород Лениногорска, посёлок строителей гидроэлектростанции на реке Ульбе.
Прекрасные четырёхэтажные дома в сосново-кедровом бору темны и холодны – нет электричества, батареи холодны в 40-градусные морозы.
Дома сменяют жильцов (сосланные чеченцы, пленные немцы, потом японцы).
Мать направили сюда после окончания учительского института в Алма-Ате сначала в школу, потом в детский сад, заведующей.
Я предоставлена самой себе, мне 7, 8, 9 лет: то читаю книжки детям в детском саду, то учусь плавать в компании друзей на озере, то ходим в бор по грибы-ягоды, на детские сеансы в кино, общаемся с пленными (сначала с немцами, потом с японцами). Их не охраняют, они работают на улицах посёлка, их можно нанять на уборку картофеля – бежать отсюда некуда.
Так в моей жизни появились два пленных немца: Рудольф и
Петер – аккуратные, вежливые, но такие разные.
Рудольф – солдат, бывший столяр, а Петер – офицер, которому Рудольф до сих пор отдаёт честь, - из богатой семьи.
Петера я не люблю за высокомерие, с Рудольфом дружу.
Они расписывают унылые голые стены маминого детского сада яркими картинами на темы русских сказок. Мама их выписала из лагеря для этой работы.
Скоро на стенах уже тянут репку, катится Колобок, волк обманывает Красную Шапочку, цветут яркие цветы, растут зелёные леса, правда, всё это с немецким акцентом.
Дети и я в восторге. Рудольф ко мне расположен, Петер не замечает, как и я его.
Когда работа почти уже закончена, Рудольф подзывает меня и дарит маленькую деревянную шкатулочку, изящную, на кошачьих лапках.
Она до сих пор у меня. Я часто на неё смотрю и вспоминаю то голодное, страшное время, когда русские люди смогли подняться над ненавистью к врагу и увидеть в немцах голодных, больных людей, нуждающихся в участии.
Помню, что в 1946 г. немцев, в основном, депортировали в Германию. Перед отъездом Рудольф подарил мне дядю Петю – Петрушку, персонаж кукольного театра. Он тоже был типичным немцем (лицо, выточенное из дерева, колпак, жилетка), но на ногах у него - деревянные русские сапоги.

Когда мои дети были маленькими, они тоже любили его, звали дядей Петей, а вот внуки уже боятся его деревянной улыбки.

Как сложилась твоя судьба, дядя Рудольф?

Добавлено (17.02.2011, 17:53)
---------------------------------------------
История, рассказанная Ваннадием, который впоследствии получил ответ от элегантной дамы (оба прикалываются)

У нас в гаражах ставил свой "Джорджик" потомственный аристократ, потомок знатного княжеского рода - господин Энтальцев. Высокий, стройный, с напомаженной шевелюрой и благородным профилем. Ещё лет 7 назад он ездил на новом "Мерсе", был одет как денди - менял почти каждый день изысканные костюмы, привезённые из заграничных поездок , от него пахло дорогим парфюмом, выпивал исключительно редко и только благородные вина и коньяки.....
А сейчас -- это вонючий, рыхлый бурдюк, с красными, выпученными, слезящемися глазками, мешками под глазами, небритый, побитый, в просаленном, старом, спортивном костюме - рычащий и лязгающий запчастями "Запорожец", на котором он приезжает в гараж - дополняет картину.
Запил Энтальцев! А всё почему?
Не надо было жениться на гадюке, потом развестись, повторить ошибку и жениться на кобре!

==================================================================
Ему отвечает дама постбальзаковского возраста..

Не могли бы уточнить месторасположение гаража г-на Энтальцева? Судя по вашему описанию, он похож на мою первую любовь...Скорее всего, это он и есть.
Ах, какая у нас была любовь! Романтические встречи, прогулки по старому парку, неловкие поцелуи в темных переулках...Мы ведь даже пожили какое-то время вместе.
Расстались мы потому, что у милого Энтальцева было много плохих привычек. В моей миленькой чистой квартирке этот монстр устраивал свинарник. После работы он сидел на кухне в ожидании ужина с газетой, потом ел, громко причмокивая и выкладывая на край тарелки овощи из борща. Удивительно мягкие отбивные, которые я готовила по старинным рецептам, он накалывал на вилку, поднимал над головой и, держа на весу сочный кусок мяса, источающий неповторимый аромат, откусывал от него своими зубищами.
Поужинав, он перебирался в гостиную, не забыв захватить с собой вазу муранского стекла, полную фруктов, и пару дефицитных шоколадок. Наступало время просмотра вечерних передач. Когда я, вымыв посуду и почистив его ботинки, заходила в комнату в ожидании нежных объятий любимого мужчины, то видела следующее. Энтальцев в позе фавна возлегал на моем диване, купленном в кредит, и безобразно храпел, прикрыв свою харю газетой \"Советский спорт\". Вокруг валялись огрызки от яблок сорта Мурауи, груш сорта Бергамот, обертки от швейцарских шоколадок, сверху валялись, скрюченно скрученные его вонючие носки. Телевизор орал на всю мощь!
По утрам, посетив ванную, он шел на работу, мой любимый Энтальцев, моя первая любовь! А в ванной зеркало было забрызгано белыми пятнами, на мокром полу валялось мокрое китайское полотенце с розами и на полочке лежала незакрытая зубная паста, которую я стала покупать после того, как он три раза рассыпал зубной порошок, уронив баночку.
Не выдержала я, Ваннадий, таких привычек моего любимого мужчины. И ушел он, бросив меня, со словами:\"Так не доставайся же ты никому!\", словно обрек на одиночество.
Вот, оказывается, как у него судьба-то сложилась! И женатый на
змеищах был дважды, надо же! Я и отмою, и на диету посажу, готовлю я по-прежнему хорошо, и костюм новый куплю с пенсии.
Вы уж не забудьте, Ваннадий, сообщите, где любовь моя первая теперь тусит, в каком гаражном кооперативе. Только не говорите ему, сюрпризом хочу стать...
Ах, молодость, молодость. Что значат плохие привычки любимых по сравнению с мировой революцией? А жизнь проходит..

(К этой двери всю свою жизнь, по переулкам Бабтумы*, где знаком ему каждый камень, спешит дамаскинец Жорж Фарах.)

(Жорж Фарах 1933г.)

Фарах в переводе с арабского означает радость.
Жорж Фарах и его жена Халя богаты друзьями, у них любящиеие дети и внуки.

(Ж.Фарах с женой)

В доме бережно хранится память о прошлом, дверь открыта каждому новому дню.

( Жорж Фарах в своём доме на улице Дахдили )

/продолжение в следующем окне/

(в доме на ул.Дахдили)

Недавно те, у кого много власти, но мало совести, решили отнять у двух пожилых людей радость, их дом, который они строили и берегли.
Не застрахован от такой напасти никто, в каком бы тридевятом царстве, тридесятом государстве он ни жил. Невелика премудрость, при сознании собственной силы, выплатить законным хозяевам в качестве компенсации мизерную сумму,** а в замен получить площадь под ресторан, в самом посещаемом туристами районе Дамаска.
Что для столицы с четырёхмиллионным населением судьба одного – двух человек? Будет с них и счастливой фамилии..!

* название христианского района
**на обещанное можно будет купить в пригороде жильё a’la хрущёвка


Приложение: подписи друзей под обращением в поддержку жителей старого фонда столицы Сирии, г.Дамаска. (1 лист из 21).

(Хадижа и Валид)
Э. Нажи-Каресли
1949г.

Давно уже по Дамаску не ходят трамваи. С уцелевшего отрезка булыжной мостовой между улицей ФАРДОС и мостом ВИКТОРИЯ печально смотрит в небо и вздыхает под колёсами автомобилей старая колея. Вот она-то и помнит самый главный вечер в жизни Хадижи. Это случилось в самом начале сороковых годов прошлого века..
По продуваемому февральским ветром Дамаску, в направлении к депо шёл трамвай. Ночь уже заглядывала в окна полупустого вагона. В углу, сжавшись в комочек, сидела перепуганная, уставшая за долгий день в чужом большом городе девочка. Последняя остановка. Надо выходить. И Хадижа (именно так звали девочку, сбежавшую из деревни от мачехи после смерти отца) заплакала в голос. Она и предположить не могла, что ещё несколько минут и жизнь её счастливо переменится.
Чуда никакого не произошло, просто двое из запоздавших пассажиров, муж и жена, подошли к ней заговорили, успокоили. Чтобы ничего не выдумывать, ибо не восстановить теперь дословно того разговора, скажу одно, с того самого дня, Хадижа поселилась в доме семьи Каресли. Она росла, училась, помогала по хозяйству, потом её выдали замуж, и она никогда не забывала о своих приёмных родителях.

Портрет Хадижи написала её приёмная мать, Экбал Нажи-Каресли (Э.Н.-К.). На руках у Хадижи старший сын Экбал и Хасана, Валид*.
*О Валиде, впоследствии ставшем художником, как и его мать – расскажу позже.

На этой фотографии запечатлены родители моего мужа, их приятель сириец Халед и немец Ральф, после окончания Второй Мировой войны проживавший в Сирии.
В том же доме, что и Каресли, этажом ниже жила семья Хабаш: муж араб, жена немка и их маленькая дочь. Муж (Халед) служил в представительстве немецкой фирмы по производству автомобилей. Там он свёл знакомство с Ральфом, которого вскоре часто стали принимать у себя и родители моего мужа. Вскоре Халед тяжело заболел и перед смертью попросил Ральфа не оставлять его жену и дочь. По истечении определённого срока, немец женился на вдове Халеда, удочерив девочку Аийду. Соседи по-прежнему дружили, вместе проводили свободное время, отмечали праздники. Словом, всё честь по чести. И вот, в начале 60-х годов (теперь уже прошлого века) Ральф отправился по каким-то неотложным делам в Бейрут.
Из Бейрута он не вернулся. Его убили. Горе, похороны, траур, во второй раз овдовевшая женщина принимает решение вернуться на свою историческую родину, в Германию. Её и тринадцатилетнюю Аийду провожают, взяв обещание писать письма. Надо заметить, что обещание сдержали обе стороны, а выросшая, успевшая уже стать бабушкой Аийда, недавно приезжала в Дамаск.
Но я всё хожу вокруг, да около. К чему веду? А вот к чему: в конце всё тех же 60-х, стало известно, что Ральф был нацистским преступником, скрывавшимся в Сирии. Он лично участвовал в уничьтожении евреев.Об этом конечно же, не знали ни его семья, ни друзья, ни знакомые. Та поездка в Ливан стала для него роковой...
Позже, все как-то разом стали припоминать детали поведения того человека, как резок, груб и даже жесток был он в обращении с падчерицей, - например, когда Аийда взяла без разрешения спичечный коробок, Ральф чиркнул спичкой и удерживал пальцы девочки над пламенем до тех пор, пока спичка не догорела. Окрестной детворе было известно, что шумные игры под окнами квартиры Ральфа плохо закончатся для того, кто попадётся ему в руки, пойманному сорванцу не миновать нешуточных побоев.
Э.Н.-К.. умрела 1969г., так и не успев узнать, кто приходил в её дом, сидел за одним столом с её мужем и детьми. Ральфа она считала таким же другом, как и многих людей разных национальностей, вероисповеданий, с которыми сводила её судьба.
________________________________________________________________________________
- на снимке Ральф в верхнем правом углу, за спиной Э.Н.-К..

Никто не помнит, сколько лет этому дереву, растущему на сирийско-ливанской границе, неподалёку от деревни Мадар. В незапамятные времена посадил его раб. Существует поверье, что всякий, кто приблизится к дереву с дурными мыслями и злыми намереньями, будет наказан. А человека, пришедшего с молитвой, просьбой о помощи в благом деле, непременно ждёт удача.

«Дерево раба» - первая картина Э.Нажи-Каресли, которую я увидела, переступив порог дамасского дома.

Ходить с камерой в кварталах старого города - дело не из простых. Бывает даже, мужчины прячут лица. Женщин, так и вовсе можно только украдкой изловчиться сфотографировать.

Зато коты и кошки позируют охотно.

Есть в атмосфере этих узких улочек что-то особенное, и, хоть ничем они не похожи на улицы моего российского детства, здесь как нигде, чувствую уют.

И ещё, почему-то сами по себе придумываются сказки. Только жаль, что растворяются они лёгкими облачками, стоит покинуть этот крохотный остров и выйти в беспокойное море Дамаска сегодняшнего...

Короткий, простой, занятный репортаж

Второй год уже как держится. Отступили сатрапы.

Снимала в 2009-ом. Сечас от района Саружа осталось ещё меньше, "откусывают", впихивают в, т.ск., современный Дамаск.
Знаете, что примечательно? В этом районе есть пара стареньких гостиничек, где с огормным удовольствием останавливаются иностранные туристы. Всё верно - они сюда не за DEDEMON-ами приехали; хочется привкуса Востока. Жаль, что скорее всего, от арабских постоялых дворов не останется и следа.
Посмотрите, что устроили в бывшем караван-сарае (ул.Мадхад Баша)! Там теперь за три копейки купленные на итальянских распродажах тряпки продают, как супер фирменные вещи (стоимость сами понимаете...) . В старинном интерьере даже камеру включить запрещают. Будто кто покусится на барахло, заснимет, а под покровом ночи заберётся и умыкнёт. Хочется старые стены запечатлеть. Ан, нет - умоетесь...
Впочем, где-то у меня заныкана пара кадров. Пороюсь, выложу в фотоальбоме.