Я уже писала о том, как летом 1942 года мы приехали в эвакуацию, в Алма-Ату («Город яблок»), где уже много лет жила наша родня – мать и сёстры моей мамы.
Добирались с большим трудом, но наконец, всё плохое позади – мы в тихом зелёном городе.
Первое время только радовались: встретились с родными, не слышно воя немецких бомбардировщиков, не надо по звуку сирены бежать в бомбоубежище, а ночами пережидать тревоги под кроватью, где расстелен ковёр, лежит хлеб и приготовлена бутылка с водой.
Казалось, все ужасы войны позади. Но война коварна, у неё в запасе много испытаний, страданий и бед.
Мы привыкали к новой жизни в Алма-Ате у бабушки.
Дом её стоял в большом фруктовом саду – красота, яблоки, груши поспевают.
Но если есть только фрукты и нет или очень мало хлеба, люди заболевают. Появилась дизентерия, были случаи холеры.
Вскоре мы узнали, что такое голод. Ни у кого из нас не было рабочей карточки, из ночных походов в очередь за хлебом мама приносила скромный кусочек.
Пока оставались вещи, привезённые из Владикавказа, всё было терпимо – мама меняла их на хлеб.
Она поступила на вечернее отделение физико-математического факультета учительского института, занималась днями и даже ночами – при свете коптилки или лучины.
Но вот менять стало нечего, и ей пришлось с утра каждый день работу, чтобы прокормить нас, а ночами учиться, учиться и учиться.
И откуда только берутся силы у русской женщины? Мама всё успевала, только по ночам я слышала её тихий плач: от папы не было известий.
Мы знали, что его часть была летом 1942 г. направлена под Краснодар, где шли тяжёлые бои, а потом – молчание.
Бабушкин дом был большой; иногда в нём появлялись постояльцы, одно время жил режиссер из Москвы с сестрой («Мосфильм» был эвакуирован в Алма-Ату), но следа они в моей жизни не оставили.
Бабушку понемногу подкармливала моя тётя Оля с Пушкинской улицы, а на нас с мамой её сил уже не хватало.
Зимой 1942 г. в Алма-Ате было очень голодно, но люди держались.
Моя больная бабушка помогла, чем могла, а уж сколько ей в жизни пришлось пережить трудностей!
После смерти мужа, в Гражданскую войну, она осталась одна, неграмотная, с пятью дочерьми – старшей было 17 лет, она уже окончила гимназию и работала учительницей, а младшей (моей маме) – 5 лет.
Бабушка пекла и продавала пирожки, шила, вязала, гадала на картах – выучила дочек, вывела в люди. Она оставалась оптимисткой в самые тяжёлые минуты: даже из хлебных крошек могла приготовить моё любимое блюдо – «бабу-затируху»; рассказывала сказки на ночь.
До сих пор помню, и детям своим, когда были маленькими, рассказывала бабушкины истории «про суседок». Это были маленькие человечки, наверно, женского пола. Они жили на кухне, их комнатки можно было увидеть через щели в полу, но удавалось это только бабушке. Они с ней разговаривали, а она тонким голоском передавала мне, что они ей сказали: «Пелагея, иди к нам чай пить!»
Истории эти я слушала, лёжа за занавеской на русской печке – нашей любимице и кормилице.
Топила её бабушка с раннего утра, разгребала угли, ставила чугунки со свёклой или тыквой – нашей едой.
Когда огня в печке уже не было, а тепло уже сохранялось, бабушка открывала заслонку, вытаскивала ухватом чугунки, звала меня – жёлтую и худющую, - раздевала и, приговаривая: «Подь ты к чомору худоба», - запихивала в печку, окатывала горячей водой и хлестала берёзовым веником. Двигаться в печке было нельзя: стенки покрыты сажей; но бабушка просовывала седую голову в платочке горошком прямо в топку и ловко, не запачкав, вынимала меня из печки, быстро вытирала, подсаживала наверх, за занавеску – и начинались наши сказочные вечера.
Днём я играла с подругами на улице, бабушке не надоедала, домой приходила, только когда она меня звала. Иногда с нашей Дачной улице мы убегали на Пугасов мост, где был маленький базарчик, любовались кедровыми шишками, сладкими петушками на палочках и пирожками, про которые говорили, что начинка в них из человеческого мяса.
Зимой катались на санках, играли в снежки, летом купались в быстрой горной речке Алма-Атинке, загорали на камнях, иногда забывая о еде.
А, в общем, жизнь всё равно была хорошей.
Весной наши фруктовые улицы (Грушовая, Яблочная, Дачная) расцветали, было очень красиво и запах такой приятный…
Когда степень моей истощённости стала критической, меня направили в Детский центр усиленного питания, там подкормили немного, а потом мама отвезла меня во Фрунзе (Бишкек), где жила тётя Поля с дочкой Аней – у неё было лучше с питанием.
Там я немного окрепла и опять вернулась в Алма-Ату. Жизнь оставалась тяжёлой, но не для всех.
Я помню соседскую девочку, которая выходила из дома с куском курятины, садилась на ступеньку, ела мясо медленно, крошки падали на крыльцо. А мы смотрели на неё, на эти крошки…
Не помню, чтобы кто-нибудь поднял и съел хоть одну.
Мы были маленькие и, в то же время, очень взрослые для своих лет.
Время шло. В 1944 году мама окончила институт, и её распределили на Алтай, в город Лениногорск, преподавать физику в школе.
В это время мы уже знали, что папа пропал без вести под Краснодаром. Возвращаться во Владикавказ не было смысла.
Надо было начинать новую жизнь.

О Валиде обязательно напишу пост. Чуть позже.
Выложу на сайте его работы: графику, живопись.
А часть картин Валида хранится у нас дома.

Наталья Каресли.

Постаралась ответить на Ваш вопрос. См. http://victorix.ucoz.ru/forum/4-23-1#566

Думала я думала...(в меру сил и возможностей ) Что б я отнесла к понятию изящества...История: Открытие сезона охоты,нас команда(я,муж.отец и его друзья)поехали в Тамбовскую область к одному знакомому егерю.Условий проживания у него никаких(убитый дом,удобства во дворе) но охота у негго пятизвездочная! Оказалось,что к нему приехали не только мы...в эту избушку 6*8 набилось около 30 охотников..Деревенские работяги,мыслящие простыми.понятными житейскими категориями..естесЬ было выпито огненного напитка немало..Я .умудренная опытом,таких посиделок.была в полной уверенности,что сейчас начнем с политики плавно перетекающей в раздел бабС , их непомерной мужской силы и удали,ну и на десерт кто- нить кому-нить начистит мосю,закончится словами-Ты меня уважаешь?Оппонент по битью ответит -Естесь! Клятвы вечной любви и дружбы скрепляются очередной дозой.Занавес:мужитский храп друг на дружке,причем на утро эти друганы не то что не вспомнят,что они побратимы,но и как звать то ,внезапно образовавшихся родственников..мдя.. И вот я жду..и тут мой отец начинает говорить про руссов(он прочел книгу историка Соловьева,надо так же заметить,что я не знаю такой книги,которую б мой отец не прочел..)Воцаряется тишина,через некоторое время начинается полемика и до утра мужики обсуждали историю России...Поря полнейшую чушь местами они с таким вдохновением рассуждали о истории .смысле бытия и т.д..Безусловно, между ними, в интелектуальном плане, и моим отцом не то ,что пропасть...люди с разных планет...но мой отец ни чем не дал понять,либо почувствовать хоть малейшую ущербность...А знаете,чем закончилось? Народ стал спрашивать совета,что из стоящего им почитать!Сказать,что я была в шоке-ничего не сказать!Эта история имела продолжение..На следущий сезон,мы с мужем,без отца поехали к этому егерю..И по-приезду ждал нас мужик,очень расстроился,что не приехал отец..ВЕДЬ КНИГУ ТО ОН НАШЕЛ И ПРОЧЕЛ!!! И так хотелось ему обсудить прочитанное..Вывод пусть каждый сделает сам....

Историю прочла.
Вывод, собственно, не сейчас сделанный: изящество свойственно душе каждого человека, если он:
- верит в изящество души другого
- в меру сил и возможностей готов поделиться своим изяществом* с любым и каждым
* так по моему мнению было обозначено в комментарии Ланы свойство, которое я называю чувством равенства со всеми, живущими на земле.

Огородом, а иногда и садом называю внутренний дворик, который образовался благодаря пристрою к обычной первоэтажной городской квартире.
Было что-то вроде палисадника, прежние хозяева замкнули пространство, получился «островок». Таким мы и купили жильё: ни городское, ни деревенское - вышел из подъезда - шумный район Дамаска, нырнул в свои владения – забыл о столичной суете.
Ну, раз сад-огород, надо населять его яркими и скромными, разноцветными и просто зелёными существами. Цветы всякие по сезону покупаем в теплице. Мостятся они на подставках, по периметру «дендрария». В специально отведённом месте – земля большим слоем, под ней никаких плит нет - поднялась бугенвиллия (из новых сортов, тех, что на зиму листья сбрасывают). Тут же что-то вроде газона. Но едва травка поднимется, коты её приминают - пикник у них, видите ли (!), а в случае нужды какой, далеко не бегут... В общем, газон лысый. Одиноко торчащая бугенвиллия, опасливо корни поджимает – вот-вот «сточные воды» доберутся.

Гринписовские лозунги хвостатым квартирантам в нос совать? Лекции им читать на тему охраны окружающей среды?
Наняли рабочих выгрести старую землю и новую привезти. Дел часа на два, но дядьки попались - растянули на все шесть: взмах лопатой – перерыв на перекур и чай. Всё бы ничего, но «садовники» проявили инициативу, приволокли с собой для газона, что размером с тумбочку, огромный мешок удобрений. Вовремя я заметила, раскудахталась. Ещё бы! Сыпануть с перебором, и молодые побеги, и многострадальная бугенвиллия вмиг сгорят. Мужики на минутку отвлеклись от чаепития, сдвинули мешок сторону.
В общем, худо-бедно, к пяти вечера, работнички закруглились, выпили ещё по стакану чаю (не в России мы, наши б, хлопнули на ход ноги!), подхватили свои лопаты и оставили хозяев мозговать, куда бы втиснуть то самое, недоиспользованное, овечье…
Хоть и дерьмо, а выбросить жалко – от него ж, сколько пользы может быть где-нибудь на даче!
Придётся обзванивать всех знакомых, даже владельцев квартир с балконами. А пока «драгоценный» мешок втиснут в кладовку. Подавайте заявки! Отсыплю «витаминов», а заодно поделюсь и мухами, что прибыли вместе с ними из тепличного хозяйства. Мушки очень даже симпатичные: светло-серые, в зелёные, в крапинку. Никакие не помойныё, самые настоящие, деревенские. Оставила бы у себя, но и без них в доме живности хватает - котов пять штук.

Не от меня зависит. Инна Борисовна пока ничего нового не передавала мне. Как только, так сразу...

Очень трогательная история. И, как нельзя кстати к сегодняшнему празднику, Дню матери.

Позвонила, узнала, как горлица в свой дом попадает! Абажюр состоит из двух половинок, одна из них всегда открыта (поднята). Само гнездо, таким образом, находится между опущенной частью абажюра и - стеклом. Да, у первой пары что-то не заладилось, самец исчез, а вслед за ним и самка улетела. Но сейчас в уютном гнёздышке поселилась другая пара.

Мне чудится, что вдохновенье у порога.
Оно явилось, знака только ожидает –
ворваться в дом; так ярких звуков много,
картин и слов, рука не успевает
их нанести на лист, названье дать и цвет.
Но вмиг, как многоточье рассыпаясь, замолкают
мелодий переливы. Пусто. Песен нет.
Вот бледные штрихи, наброски, пара фраз коротких,
прекрасные мечты в моём воображенье,
а в яви гаснут мысли со смиреньем кротким.
И лишь одна-другая просят о спасенье.
Все мысли словно тонущий корабль,
и будто тело мёртвое, влекомое в пучину,
побиты камнями, прострелены, изранены ножом,
как крылья птиц поверженных, ветвей излом -
они рыдают. Мир тому причиной.
Густа завеса суеты. Струятся горьких слёз потоки...
Здесь – я, там – исполнение мечты. Разделены...
Мир глух к моим мольбам и кажется жестоким.
Он равнодушен? Я ль слаба? И - больше чьей вины..?

За все пятнадцать лет, что мы живём в этом доме, Фатьма, соседка со второго этажа, так и не сумела запомнить, как меня зовут. А ещё она решила, что со мной, иностранкой, вполне сносно говорящей на арабском, всё же, лучше изъясняться на каком-нибудь европейском языке. Французском, например, хотя тут её познания ограничиваются «бонжуром», «бонсуаром», и довеском из не совсем французского «о’кея». Так и перекурлыкиваемся тихо-мирно: она, свесившись с балкона, я – стоя внизу, в своём садике, где с трудом переживают жару розы в вазонах, на крохотном клочке газона яростно цветёт неприхотливая мажнуне, да резвится компания котов в количестве пяти штук.
Одному из утр суждено было взорваться от воплей и причитаний Фатьмы, взывавшей к Господу Богу, соседям и полиции.
Предполагалось - соседи пойдут в понятые, подтвердят, что ночью на балконе побывали воры с огромным псом – вон, и следы собачьих лап! Полиция проведёт расследование, поймает разбойников, а Всевышний рассудит и покарает виновных.
Первой на месте происшествия из простых смертных, оказалась я. Соседи и, очевидно, полиция, мирно почивали в столь ранний час, а силы небесные пока не спешили вмешиваться.
По всему балконному бордюру тянулись следы лап, если и принадлежавших собаке, то не такой уж крупной, как представилось перепуганной насмерть хозяйке квартиры. Следы тянулись к столику, где стояла наполовину опустошённая ваза с конфетами. Осипшим голосом Фатьма возвестила: «Вот... и шоколад почти весь сожрали!"
Память подбросила мне вчерашнюю картинку: наш дымчатый кот Пусик спрыгивает с забора, в зубах у него что-то поблёскивает.
На протяжение дня то в одном, то в другом углу квартиры появлялись основательно пожёванные тюбики конфет в серебристой обёртке. Подивилась я тогда кошачьим причудам и выбросила "гостинцы" в ведро.
Вот какая собака тут порылась… Рассказ произвёл на соседку впечатление. Приступы хохота в диапазоне от утробного рыка до всхлипывания, блеянья и повизгивания, так сотрясали её тело, что тесный сарафан не выдержал и треснул по швам. Одна из узких бретелек выстрелила, взметнулась вверх и упала на необъятный бюст. Ещё чуточку поскулив от изнеможения, Фатьма вручила мне на прощанье горсть шоколадных рыбок для кота-сластёны.

Соседка моя – женщина одинокая. Изредка к ней из деревни приезжает сестра с двумя маленькими дочками, такая же пышнотелая, взлохмаченная и, очевидно, тоже безмужняя. По вечерам женщины смотрят очередную телевизионную мелодраму и дружно клеймят какого-нибудь негодяя, соблазнителя бедной скромной барышни, а девочки-племянницы разглядывают сверху пасущееся в садике кошачье стадо и тихонько перешёптываются, пытаясь определить, где же знаменитый Пусик-воришка.

В Фатьме естественно сочетается, казалось бы, несочетаемое: ухватки и манера одеваться, как у вышедшей на пенсию официантки из третьеразрядного бара, с обезоруживающим простодушием и детской наивностью. Её по-настоящему озадачивает, например, почему я как-то странно смотрю, когда она, докурив сигарету, хоп - швырнёт непогашенный окурок на крышу садовой кладовки, или вдруг обильно польёт с балкона мой газон. По правде говоря, такие незначительные присшествия меня не особенно огорчают, т.к. вода при здешней жаре – и людям и растениям во благо, а регулярное возгорание кладовки блокирую я уже почти профессионально, с привлечением сил самой же поджигательницы. Так что, ежедневные "бонжюры" и "бонсуары" сопровождаются у нас абсолютно искренними улыбками.